Глушак не поверил:
- Чернушкову?
- Ее.
Глушак взглянул на сына как на сумасшедшего. Рука сама собой поднялась, чтоб перекреститься.
- Эту?.. - Глушак глотнул, двигая кадыком, хотел найти слово, чтобы назвать ее как следует, и не нашел - будто не было таких слов. - У тебя... все клёпки? - спросил сына.
- Не потерял.
По тому, как сказал Евхим, было видно, что он твердо будет держаться своего.
- Ты долго думал?
- Долго. Одну ее хочу.
- Одну ее! - Глушак вспылил, закипел: - Разорить захотел! Пустить по миру! С торбой!..
- Тато! - хотел успокоить его Евхим, но старого Глушака это только разозлило:
- По миру! С торбой рваной1 "Подайте, люди!.. Кусочек!" На старости!..
- Не говорите чего не надо!
- Молчи! Указчик нашелся! Рано указывать стал! Щенок! .. - Глушак так взглянул, что Евхим невольно промолчал. - Дожил! Вырастил! Растил, ждал подмоги! И вырастил! Дождался!
Злость на Евхима сменилась удивлением и обидой:
- Окрутила! Взяла! Голодранка, а окрутила как!..
Руки и ноги связала! Оболтусу такому!
- Я сам выбрал. Она еще и не знает.
- Не знает! Окрутила, прибрала! Да не знает!
- Не знает. Еще, может, и не пойдет.
- Не пойдет! Давно, видно, не спит, ждет! Когда на чужое добро сесть!.. Только ж - не дождется!
- Отделите, если хотите. Но - одну ее.
- Эту вертихвостку!.. - снова прорвало Глушака. - Эту гулящую! К себе в хату! На свое добро!.. Блудницу эту!
- Она - не блудница! - заступился за Ганну Евхим.
Степан сказал горячо, уверенно:
- - Она - бедная, правда. Но лучше ее в деревне нет!
- Нет! Молчи, сопляк! - взъелся Глушак уже на Степана. - Не суй носа, куда не просят!
- Так вы ж, тато, ни за что наговариваете!
- Ни за что! Я - ни за что? Слышали? - Глушак поправился, взглянул на старуху: - Слышала?!
- Тихо ты, Халимонко! - попробовала успокоить жена. - Люди услышат!..
- И пусть слушают! Пусть все знают, какие дети у Глушака Халимона!.. Кого вскормил на своем хлебе! На радость себе!
Никто ему не ответил. И оттого, что все молчали и спорить было не с кем, старик тоже утих. Но спокойствие, с которым он проговорил последние слова, лишь сильнее подчеркивало твердость его ответа Евхиму:
- Об этой чтоб и не думал! На эту согласия моего отцовского не будет!
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Молчаливая война в Глущаковой хате, начавшаяся с того вечера, когда Евхим объявил, что хочет жениться на Ганне, продолжалась несколько недель. Ни старый Глушак, ни Евхим не начинали больше споров, но молчание, теперь всегда царившее в хате, недоброе молчание и упрямые взгляды, которыми иногда перебрасывались отец и сыновья, лучше всего говорили о непримиримом расколе в семье.
Война, которую вели Глушаки, была войной нервов, войной терпения. И надо сказать, что обе стороны - и ьвхим, горячо поддерживаемый братом, и отец - вели ее со всем упорством, изо всех сил, веря, что другая сторона одумается наконец, сдастся. Это молчаливое упорство больше всего отражалось на матери-она то становилась на сторону мужа, то на сторону детей, хотела и не могла примирить их и часто плакала тайком.
Казалось, мира в хате уже никогда не будет, но неожиданно упрямый старик не выдержал, покорился.
- Пусть будет по-твоему, - помолившись, отойдя от икон, сказал он Евхиму. - Не мне, а тебе жить с ней!..
Мать, услышав это, обрадованно взглянула на сына, будто хотела порадоваться вместе с ним. Но Ьвхим даже не шевельнулся, - как стоял возле зеркала, причесывая чуо, так и остался стоять.
Мать тоже перекрестилась:
- Славу богу!..
Она не осмелилась сказать больше ни слова, пошла с посудой к печи несмело, осторожно, боялась лишним словом, неудачным движением разозлить затаившегося старика.
- Чего молчишь? - бросил Глушак сыну.
- А чего говорить. Я сказал уже.
- Сказал! - Глушак не удержался, чтобы не упрекнуть: - Нету того, чтоб как у людей - в хату добро нести!..
Так т- из хаты!
- Ничего из хаты не уйдет.
- Не уйдет! Пусти только одну голячку, так сразу набежит целая свора! И не оглянешься, как размотают все!
Растащат в момент!
- Не растащат!..
- Не мог взять, как люди, - никак не успокаивался отец, - чтоб с добром какую-нибудь!
