— Ребята, — сказал своим людям Эн-2, — сдается мне, он из наших. Но все-таки не спускайте с него глаз, пока я не вернусь.
Десять минут спустя люди, которые ехали в одной машине с Эль-Пасо, курили мексиканские сигареты и смеялись. А в другой машине разглагольствовал Сын Божий:
— Он всегда говорит: «Гм». Ни за что бы не подумал, что он из наших. Я бы меньше удивился, если бы оказалось, что кантон Блут из наших. — А потом он добавил: — Впрочем, может, и Блут из наших.
Машины шли по валу, который тянется от Римских ворот до Виджентинских, и по дороге подобрали тех четверых, что ожидали дома у Кориолано. Потом они разъехались. Одна поехала дальше к воротам Людовика, а оттуда по проспекту Италии — прямо в тот квартал, где жил новый председатель трибунала, другая сразу же свернула с вала и по внешним улицам направилась к проспекту Порта Витториа.
В лунном свете стояли на каждом перекрестке усиленные патрули — на всех улицах, что вели от внутреннего кольца Навильо к внешнему кольцу бастионов между Римскими и Венецианскими воротами; с половины двенадцатого легковые машины и грузовики то и дело сновали мимо патрульных, которые громко разговаривали, курили, смеялись, иногда стреляли в воздух или перекликались с улицы на улицу: «Эй, Гордини?» — «Эй, Лунарди!» — «Ау, Пьетро!» — «Шмидт!» — «Римершмидт!»
В многочисленных камерах тюрьмы Сан-Витторе, отведенных политическим, заключенные не спали: все знали, что сегодня собирается трибунал, чтобы выбрать из их числа сорок человек, которые будут отправлены на Спортивную Арену и расстреляны еще до рассвета; и все прислушивались к отдаленному шуму и, стоя в оконных нишах, вглядывались в лунную ночь.
А снаружи слышны были выкрики:
— Три!
— Пять!
— Четыре!
— Девять!
— Семь!
— Девять!
— Четыре!
Это играли в пальцы на переднем дворе тюрьмы Сан-Витторе. И на Ларго Аугусто, по другую сторону кольца, возле ворот Витториа, такие же голоса принялись выкрикивать те же числа.
— Светло, хоть газету читай, — произнес один голос.
— Можно поиграть в карты, — послышалось в ответ.
— Лучше в кости, — отозвался третий голос.
— У кого есть колода карт? — спросил первый. — Или пара костей?
— Давайте играть в пальцы, — предложил четвертый.
Двое сели на корточки и начали выставлять вперед растопыренные пальцы рук.
— Пять!
— Четыре!
— Девять!
— Четыре!
— Пять!
— Девять!
— Семь!
Большая машина, похожая на десятки других шмыгавших мимо машин, сделала крутой вираж и затормозила возле патруля. В ней виднелись лица и стволы автоматов. Тот, чье лицо маячило справа от баранки, спросил холодно и спокойно из-за опущенного стекла у людей, игравших в пальцы:
— У вас здесь все в порядке?
Игроки встали на ноги. Они стояли в смущении и не отвечали. Потом один из них — сержант — проговорил:
— Все в порядке, господин комендант.
Во время последующего разговора голос того, кого назвали комендантом, становился все более раздраженным, а тон сержанта — все более виноватым.
— Так что вы тут делаете? Кто вам приказал стоять тут?
— Командир приказал, господин комендант.
— Но ведь все уже проехали! Разве еще не все проехали?
— Так точно, господин комендант. Все проехали.
— Так что же вы тут стоите? Не было приказа здесь стоять! Где этот ваш командир?
— На мотоцикле объезжает патрули, господин комендант.
— А вы тут расположились, как цыгане табором. Не было приказа стоять здесь!
Машина тронулась и уехала, никто так и не сказал, что же, собственно, приказано, но солдаты, человек пятнадцать, предпочли убраться с Ларго Аугусто. Они пошли без всякой цели, как оплеванные, направляясь в сторону Верцьеры, и возле церквушки Сан-Бернардино-алле-Осса встретили еще один патруль, который спускался вниз.
— Пошли, пошли, — окликнул встречных сержант, — не было приказа здесь стоять.
Оба патруля зашагали вместе, без всякой цели, в сторону Главного Госпиталя.
А машина поехала вниз, в сторону ворот Витториа.
У выезда из короткого переулка, где находился комитет района Корридони, ополченцы, державшие там караул, — часть из них сидела в кузове грузовика, часть сошла на землю, — пели и насвистывали. Вдруг они увидели, как подъехавшая машина, сердито затормозив, остановилась и кто-то, высунув голову из окошка, потребовал офицера:
