Люди и боги. Избранные произведения - страница 36

, — он ходил по комнате на цыпочках и потирал руки от удовольствия. Иной раз он склонялся над фолиантом и, будучи не в силах сдержаться, гладил меня по щеке. Я сделался любимцем семьи, единственной надеждой родителей. К праздникам мне шили атласные кафтанчики, и ни разу не случалось, чтобы отец из поездки не привозил мне подарка. Мать от счастья не знала, что делать: давала мне деньги, дарила золотые часики, часто приходила к моему ребе, у которого я учился, и усаживалась слушать, как я занимаюсь.

Так продолжалось до тех пор, пока мне не исполнилось пятнадцать лет. А потом случилось нечто, чего я и сам объяснить не могу… Что-то переломилось… Я начал думать и сомневаться в существовании бога, в смысле молитв. Прочел, помнится, к тому времени несколько светских книжек. Но не столько эти книжки пробудили во мне сомнения, сколько собственные мои раздумья. Я размышлял о вселенной и о человеке, о боге и его назначении: «Чем же все кончится? И для чего соблюдать правила благочестия? И что богу до грехов человеческих?» Ну, и тому подобное, что хорошо известно и вам всем, пережившим пору вольнодумства, да и каждому в переломном возрасте, когда подросток начинает размышлять. Но меня все эти сомнения терзали больше, чем других моих сверстников. В пятнадцать лет я бродил и раздумывал о цели существования мира, а солнце на улице сияло. Влюбленный в солнце, я украдкой уходил из синагоги, забирался со своими книжками в сад к Соре-Ханеле, торговавшей фруктами, лежал под деревом, смотрел в небо, следил за проплывающими облаками и думал, в чем смысл жизни.

Сейчас я о тогдашней перемене во мне говорю спокойно. Но тогда я все это воспринимал со всей серьезностью моих мальчишеских лет. Каждый раз, пропуская очередную молитву, я расплачивался за это целым миром, миром религии, в котором я жил, миром моей набожности, в котором я чувствовал себя по-домашнему. А не молился я потому, что пришел к убеждению: все это формы внешние, навязанные людьми, все это — не от бога… Конечно, сейчас мне легко это сказать. Но тогда… тогда… Я чувствовал себя человеком, потерявшим свое отечество, человеком, который сжег свой дом и ушел скитаться… порою мне кажется, что и по сей день я еще не нашел места, покоя, угла, который заменил бы мне утерянный «дом» — мою религиозность, мою набожность, — если не считать того, что я кое-что пишу…

Но больше всего терзала меня мысль о разочаровании моих родителей. Они замечали, что я расстроен, мрачен. Но объясняли это, видимо, чем-то другим. Меня страшно мучила мысль о том, что я их обманываю, хотя от них я не таился. Отец всю неделю был занят своими делами, разъезжал и приезжал только на субботу. А субботу я еще соблюдал по всем правилам — не из набожности, а по настроению. Суббота всегда меня успокаивала своей праздничностью, покоем, — я всю неделю ждал этого дня. В пятницу вечером я надевал атласный кафтан и отправлялся с отцом в синагогу, а когда, вернувшись домой, видел на столе горящие свечи в серебряных подсвечниках и сияющее лицо матери в субботнем чепце, растроганное праздничным пением отца, мною овладевало религиозное настроение, и я распевал во весь голос «Песнь песней»[41], вкладывая в нее всю душу. Это тоже меня успокаивало, и я забывал о греховных своих мыслях. А отец и мать были счастливы.

Но уже тогда я решил бежать из дому, уехать в большой город, учиться, готовиться к экзаменам и поступить в светскую школу.

Однако изучение некоторых новых предметов меня тоже не удовлетворяло. Пришлось заниматься такими сухими науками, как грамматика иностранных языков; заинтересовали меня отчасти и физическая география, и алгебра, но всех этих элементарных знаний было недостаточно, чтобы утолить мою духовную жажду, жажду шестнадцатилетнего еврейского мальчика, который уже размышлял о кое-каких философских предметах, вкусил от «каббалы»[42], был проникнут хасидскими идеями, агадами[43] Талмуда и кое-что прослышал о Спинозе.

Итак, я оказался выбитым из колеи и походил на человека, утратившего свой мир. Но главное, что не давало мне покоя, — это конечная цель, толк… «Толк» не в житейском смысле этого слова, — меня охватило какое-то томление духа, желание понять, что же дальше? Чем все это кончится?