Но он знает, что это не серьезно.
И действительно, проходит минута, и снова все по-прежнему, как если бы она обо всем позабыла.
Так проходит час и другой… Каждый день они незаметно выбираются за городскую черту.
Элиэзер начинает заходить к родителям Фейгеле. В первый раз — под предлогом: у него работа для их дочери. Потом, как водится, надо узнать, готов ли заказ… Фейгеле делает вид, будто знать не знает, кто он такой, вежливо просит присесть. Проходит некоторое время, и Элиэзер начинает посещать родителей Фейгеле, не стесняясь, без всякого повода.
Родители узнали, что он — порядочный молодой человек, ремесленник, уже зарабатывает. Они-то хорошо знают, ради чего молодой человек приходит к молодой девушке…
Родители притворяются, будто ничего не подозревают: пускай, мол, дети получше узнают друг друга, а там видно будет.
Поздним вечером по стенам небольшой комнаты шевелятся тени. У стола, на котором горит большая лампа-молния, сидит Фейгеле и шьет. Рядом сидит Элиэзер и читает вслух один из романов Шомера[24].
Родители, наработавшись за день, спят за пологом, отделяющим половину комнаты. А они двое сидят по эту сторону… Иной раз Элиэзер в шутку берет ее за руку и произносит:
— Фейгеле!
— Чего тебе, глупенький?
— Ничего! Ничего.
Она продолжает работать, думая: «Попался, голубчик! Но только не думай, что берешь девушку без разбору, разутую, раздетую… Всего только восьмидесяти рублей не хватает к тем деньгам, что в сберегательной кассе на книжке лежат…»
Она показывает ему свое приданое — белье, постель, — спрятанное в сундуке.
Они день ото дня все больше сближались. Все уже считали их женихом и невестой, у которых вот-вот должна состояться помолвка.
Мать Фейгеле была счастлива. Большая радость выпала на долю ее дочери: такой человек, такой прекрасный молодой человек!
Отец, реб Яков, — человек уже пожилой, измученный хождением по деревням. Он уже еле ноги таскает с тяжелыми мешками старья, которое скупает у крестьян.
И он тоже радуется счастью дочери. Слава богу, дождался на старости лет.
Все довольны, а больше всех — Фейгеле. Щеки ее посвежели и стали румянее. Глаза стали глубже и жарче.
Она сидит за машиной и шьет, а на весь дом раздается ее голос — она поет:
Чего мне хотелось, того я добилась, —
Стало быть, я и сама не плоха.
Бог оказал мне великую милость —
Дал мне на радость дружка-жениха!
Вечером приходит Элиэзер.
— Ну, как живешь?
— Да так, как всегда. Погоди, сейчас покажу тебе одну вещь.
— Что такое?
Она встает, идет к сундуку, что стоит в углу возле печки, достает из него что-то и прячет под передник.
— Что там такое? — спрашивает он, улыбаясь.
— А ты не торопись! — отвечает она, садится рядом с ним и достает из-под передника картину, вышитую на полотне, — «Адам и Ева».
— Вот смотри. Это одна моя подруга сделала для меня, для нас… В нашем доме я это повешу на стену над кроватями…
— Над моей или над твоей?
— Погоди, Элиэзер… Увидишь, как я украшу наше жилище. Рай будет! Ничего особенного, но все будет сверкать! Радостно будет в дом войти…
— А по вечерам, после работы, мы будем сидеть рядом, вот как сейчас! — говорит он и обнимает ее. — И ты будешь мне обо всем рассказывать, обо всем, обо всем!
Она кладет руку к нему на плечо, другой рукой берет за подбородок и внимательно разглядывает его лицо.
И обоим так хорошо, так спокойно на душе. И все в доме кажется таким хорошим, словно благодать разлита и по стенам, и по столу. И все как будто весело кивает и сердцу говорит ласковые, добрые слова…
Оба молчат, углубившись в свои мысли.
— Вот видишь, — говорит она, доставая из сундука книжку сберегательной кассы. — Двести сорок рублей уже есть. И еще будет — до трехсот. Чтобы ты потом не упрекал меня: «Взял тебя без копейки за душой…»
— Брось! Ты нехорошая, Фейгеле, я сержусь на тебя! — насупился он.
— За что? За то, что я правду говорю в глаза? — говорит она, улыбаясь и глядя ему в лицо.
Он прячет лицо, притворяется сердитым.
— Ну, перестань, глупенький! Ты огорчаешься? Ведь я же это в шутку сказала, не понимаешь?
Так разговаривают они до тех пор, пока из-за полога не показывается заспанное старческое лицо: спать пора!
