В Париже в начале XIX века три поколения писателей и художников сделали сначала из Пале-Рояля, а затем и из Больших бульваров место своих встреч и безумных ночных выходок. Эта артистическая богема, которая старательно держалась в стороне от других завсегдатаев этих мест, образовала радостное и безудержное сообщество. Так как ничего подобного ему среди женщин не было, его члены были вынуждены искать себе компанию на стороне, а именно у девушек, предоставляемых известными сводницами, или же в среде моделей и актрис. И сто лет спустя Арагон почувствует слегка выветрившийся аромат той великой эпохи в пассажах Больших бульваров.
«Парижские клиторы…» Если верить братьям Гонкурам (а почему мы должны им не верить?), этот угол Больших бульваров, заключенный между Золотым домом, Оперой на улице Пелисье, Либрари Нувель, Английским кафе и рестораном Тортони, так окрестил лорд Гетфорд.
Однако природа не терпит пустоты, и центр парижских удовольствий переместился немного на север, на Итальянский бульвар и Монмартр, что между Варьете и улицей Шоссе-д’Антен. Революция 1830 года переместила центр моды с Пале-Рояля на Большие бульвары, так же как освобождение 1945 года переместит артистический центр с Монпарнаса в Сен-Жермен-де-Пре. Что поделаешь, такова жизнь.
Спустя пятнадцать лет после самой крупной резни, которую только знала Европа, новое сообщество бездельников и любителей разного рода роскошеств, о котором Байрон говорил, что он никогда в жизни не посещал его, кроме как после пятиминутных удовольствий, сделало состояние ресторана Гортони, Парижского кафе, Золотого Дома и Английского кафе. «Именно здесь расположено место свиданий самых блистательных и восхитительных женщин всей Европы», — не побоялся упомянуть «Словарь парижских памятников», увидевший свет в 1826 году.
Все сумасшедшие состоятельные люди, которые были известны в Европе, приезжали в эти магические места. Это был настоящий разгул экстравагантности и богатства. Каждый день в кафе Арди в полдень входил англичанин по имени Шмитт, выпивал там изрядное количество шато-марго, затем возвращался к себе, в отель Мерис, предварительно закусив все выпитое копченой селедкой. Верон рассказывал, что вокруг его имени на визитной карточке была гирлянда их бутылок и танцовщиц. Если у тебя не хватало ума, проще всего было изобразить из себя сумасшедшего, как поступал принц Кауниц, внук знаменитого министра Марии-Терезы, который постоянно шлялся без дела редингот с карманами, набитыми эротическими книгами. Его разорение протекало постепенно…
Эта мода повлекла за собой открытие в Париже бань, устроенных наподобие хаммамов, которые быстро стали местом встреч гомосексуалистов.
Знаменитые художники никогда — или практически никогда не отказывались от участия в декораторских работах в разного рода борделях. Среди них был и знаменитый Тоше, специалист по фрескам, которого его ученики называли «Лобком Шабанэ», поскольку он целый год провел в этом известнейшем парижском борделе, рисуя на его стенах сцены из «Тысячи и одной ночи».
Без этого декора из парижских борделей того времени улетучилось бы что-то крайне специфичное. В связи с этим будет любопытным упомянуть, что Флобер, посещая гробницу Луксора, очень смеялся, так как настенная живопись египтян напомнила ему о парижских публичных домах с их голыми шлюхами. Их прозрачные одежды, казалось, были выполнены прямо с рисунков — борделей работы Дивериа.
«Путеводитель парижских удовольствий» 1907 года предоставляет исчерпывающий (или почти исчерпывающий) перечень всех знаменитых кокоток, женщин полусвета и прочих шлюх, которые занимались проституцией в Париже. Лиана де Пужи соседствует там с Эмильеной д’Алансон, Прекрасной Отеро, Дианой де Жад, Клеменсией де Пибрак, Бланш де Невер, Агатой де Бопре и др. Кокотки попасть в такие издания считали за великую честь.
Коллекция незавершенного Энгра
В правде я люблю то, что немного выходит за пределы нормального порядка вещей, некий риск, которого избегают, так как, я это знаю, правда может не быть правдоподобной.
Энгр
«Мои мысли — это мои шлюхи», — говорил Племянник Рамо, гуляя в садах Пале-Рояля. «Мои картины — это мои радостные девочки», — мог бы сказать Энгр. Отдаваясь удовольствиям, которое он получал, рисуя картины, которые он сам называл картинами по склонности, то есть ню, Энгр часто терял из поля зрения, что выставляемая на публике картина должна не выходить за допустимые рамки. Так у него появилось обыкновение оставлять у себя некоторые из картин, что называется, «с сохранением неприличных мест», которые следовало бы выбросить.
