Шутник Пикассо в 1968 году создаст серию гравюр, на которых Энгр будет изображен в виде похотливого старика, подсматривающего за тем, как Рафаэль занимается любовью со своей натурщицей, забросив свой мольберт, а иногда даже продолжая рисовать. И действительно, не являются ли акты любви и творчества лишь метафорами друг для друга?
* * *
Странная судьба у этого Жана-Огюста-Доминика Энгра. Он обладал огромной славой и огромными почестями (Римский Гран-при, пост директора виллы Медичи, профессор Школы изящных искусств, член Пяти академий), однако внутренне оставался диким и страдал от непонимания.
Хрупкий художник, чья дьявольская искусность в изображении тканей никогда не давала позабыть, что под шелковыми рубашками, бархатом и парчой скрывается тело с его грудями, его половыми органами, его бедрами, фактурой его кожи, его жаром и его волнующими запахами.
Странный художник, который совершенно утратил свой гений, когда вздумал рисовать то, к чему не примешивалось его желание, и тогда изображал лица из сверкающей жести.
Энгр — это художник вожделения; восхищение, которое вызывало у него женское тело, и то удовольствие, с которым он его рисовал, превратили его в исключительного творца. Если, как говорил Мондриан, Коро весь в своих пейзажах, то Энгр, несомненно, весь в своих девочках. Никто и никогда не смог так полно и с такой силой выразить желание, которое дает созерцание.
Одному человеку, который удивлялся, как он смог нарисовать настолько различные картины, как «Жанна д’Арк» и «Турецкая баня», Энгр ответил: «У меня есть несколько кистей». Этот остроумный ответ, который привел в восторг Дега, позволил Энгру сохранить в тайне свои секреты. Либо он не осмелился сообщить первому встречному о своих навязчивых идеях, либо он посчитал, что его собеседник неспособен отделить его картины, которые были написаны по вдохновению, от картин, которые он писал для заработка. «Когда загадки очень хитры, — говорил Джионо, — их не видно даже на свету; в темноте же скрываются только хитрости, рассчитанные на простачков». Ничто не подходит лучше этой фразы к нашему герою. Тем более, что его тайная природа без труда преображалась и трансформировалась под виртуозным движением кисти. Классицистичность линии даже в тех случаях, когда он позволял себе практически анархические вольности, скрывает от невнимательных глаз эмоциональную основу его приемов. Качество его картин, где нельзя заметить ни малейшего усилия, ни малейшей надуманности, предоставляло ему право совершать всевозможные дерзости, почти так же как роскошный стиль Арагона придает его «дуре Ирэн» видимость благопристойности — и в результате книгу изучают в школе. Впрочем, каждый сам волен признавать или не признавать шедевр.
Это постоянное желание он, кажется, унаследовал от своего отца; именно оно и подтолкнуло его к жанру ню. Атмосфера виллы Медичи, двери которой были открыты перед ним благодаря получению Римского Гран-при, была особенно добродетельна. Там, в окружении картин Тициана и Рафаэля, Энгр начал свой полет. И совершенно не случайно в тот период созревания он принялся копировать работы мастеров Возрождения.
Но для того чтобы показать женскую анатомию, нужен был особый предлог. Как и Буше, другой эротический художник, Энгр принялся искать такой предлог, который позволил бы ему любые вольности, как в литературе. Ему ничего не удалось найти, кроме Венеры, образа немного затертого, из-за чего он впоследствии решил заменить ее на восточную купальщицу. Чтение рассказов о путешествиях леди Монтэгю с их описанием темных дворцов, комнат, выходивших на север, как и его мастерская со стеклянными дверьми, мягко освещенных бассейнов, обнаженных женщин, которые спали, натирали себя благовониями или гримировались, — все это так заинтересовало Энгра, что он даже переписал некоторые места в свои тетради.
Энгр переписал длинный пассаж из описания бань, сделанного леди Монтэгю, который он озаглавил «Женская баня»: «Затем вошли в вестибюль с мраморным полом, рисунок которого являлся самой прекрасной мозаикой. Оттуда прошли в комнату, уставленную диванами, на которых можно отдохнуть, прежде чем войти в саму баню. Раздевшись в этой комнате, вошли в зал, где находились бани, он был украшен шестью колоннами из яшмы, которые поддерживали купол-витраж, стены украшены перламутром и жемчугом, из-за которых со стен на тех, кто купался, падали отблески света. Ванна, находившаяся посредине, была выполнена в форме раковины, поддерживаемой своего рода троном, украшенным кораллами, ракушками и самыми редкими жемчужинами… С противоположной стороны комната была украшена роскошными коврами. Под сводом, поражавшим количеством украшавших его драгоценных камней, располагалось ложе из самого мягкого пуха. Вокруг него в золотых посудинах курились самые нежные благовония Востока, и именно там несколько женщин, специально предназначенных для этого, ожидали султаншу, чтобы вытереть ее и натереть самыми нежными маслами, и именно там она должна была затем предаться сладострастному отдыху». Второй фрагмент, переписанный Энгром, был озаглавлен «Женские бани Андрианополя». «Там было около двух сотен купальщиц (я была в костюме путешественника); первые диваны были покрыты подушками и богатыми коврами, и дамы лежали на них. Рабы их причесывали; все было очень естественно, все были обнажены, однако среди них не было ни одной женщины, которая сделала бы неприличный жест или приняла бы сладострастную позу; они ходили и вставали с такой достойной грацией! Между ними было несколько очень красивых, с ослепительно белой кожей; их украшали только их волосы, разделенные на пряди, которые ниспадали на их плечи и были усыпаны жемчужинами и лентами; красивые обнаженные женщины в разнообразных позах; одни из них болтали, другие работали; некоторые пили кофе или шербет, или в обнаженном виде спали на подушках. Очаровательные девушки восемнадцати-двадцати лет занимались тем, что на разный манер причесывали свои волосы; здесь можно было услышать все городские новости и все скабрезные анекдоты, и так они проводили четыре-пять часов. Женщина, которая показалась мне наиболее замечательной среди них, посадила меня перед собой и очень хотела, чтобы я разделась для купания; я разделась с большим трудом. Они проявили так много настойчивости, что мне пришлось приоткрыть мою рубашку и показать им мой корсет; это их тут же удовлетворило. Я была очарована их вежливостью и красотой. Любому мужчине, которого там поймали бы, грозила смерть. После еды подарили кофе и духи, что является знаком большого уважения. Две рабыни на коленях обкурили благовониями мои волосы, мой платок и одежду».
