Было холодно. Надо надеть куртку, подумал он, торопливо прихлебывая кофе.
— Я думала, ты уж никогда не… — Миссис Круден тщетно пыталась подобрать слово. Вид у нее был сильно так себе: халат — явно не первой свежести, голова — не причесана, похоже, она даже не удосужилась умыться. На плите стояла кастрюлька, в которой варилось одинокое яйцо.
— Служба, — только и сказал он.
— Ну-ну, конечно, как же, как же, сэр. Знаем, знаем… Я старался как мог… — Она явно подражала выговору кокни.
— Вы не забыли, что мы сегодня обедаем у Ричелдис?
— Ночная месса… — вспомнила она… Слово нашлось. Неважно, что совсем не то слово, главное, она его вспомнила. — Разумеется, я ничего не забыла, потому и удивлялась, с чего бы это ты… Так…
— Сейчас только без десяти девять.
— И?
— Добираться нам час. Если мы выедем хотя бы в одиннадцать, то даже торопиться не придется.
— Как у тебя все непросто…
Она всегда курила, когда пила кофе. Бартл поморщился. Он не выносил запаха дыма во время еды.
— Не люблю Сэндиленд, — вдруг проговорила она. — Никогда не любила. Я вам не Джон Бетжемен.
Она говорила о доме, в котором Бартл вырос. Он тоже никогда не любил его. Временами просто ненавидел — вместе со своим отцом и всем, что как-то было связано с семьей, — так яростно, что единственным способом не совершить какого-нибудь преступления казалось бегство. Чаще всего в такие моменты он думал о Багамах. Что бы ни было причиной, но, сколько Бартл себя помнил, в доме постоянно царил разлад. Поначалу он не задумывался, почему так ненавидит то, что олицетворял этот дом: гордость за успешное ведение дел «Лонгворта и сыновей»; мысль, которую отец пытался вдолбить всем, — о необходимости делать деньги из песка, как делает уже несколько поколений; престижные колледжи для отпрысков богачей, «ягуар», джин, гольф-клуб. Никаких видимых причин для протеста вроде бы и не было. Бартл всегда придерживался левых взглядов. Теперь, оглядываясь в прошлое, он радовался, что его осенило уйти в церковь. Приходской священник в роли управляющего фирмой «Лонгворт и сыновья»? — Бред! Он не ставил себе целью оскорбить родных своим выбором. Просто у него было призвание! Это оправдывало все. Порой возникали моменты, когда он ощущал его с такой силой, что впору было податься в монахи. Правда, на кафедру богословия в Йеле он не пошел, но следовать по стопам отца было уж совсем невмоготу.
В ту пору у него не было никаких сомнений, что на все есть воля Божья. Но, постепенно утрачивая девственность сознания, Бартл стал задумываться о судьбе Сэндиленда. Родители умерли. Саймон занял отцовское кресло, впрочем, не сильно преуспевал. Бартла это почему-то не удивляло. Шестидесятые годы перевернули все с ног на голову, даже деньги. Инфляция, или как это там называется? Бартл ничего не смыслил в этих делах. Потом появилась какая-то стабильность, или как это называется — мелкие фирмочки стали сливаться в крупные компании. «Лонгворт и сыновья» потеряла «сыновей». Бартл был даже рад, что отец не дожил до развала. Он всегда подозревал, что братец не чаял выпихнуть его из семейного бизнеса, впрочем, это его мало волновало. Он был рад, что получил свою долю наследства, сумма была по тем временам бешеная: двадцать пять тысяч фунтов стерлингов. Саймон кинул ему их, как кость надоевшей собаке. Впрочем, Бартл ни на что никогда не претендовал. Что тоже не могло не влиять на его отношения с женой. Они потратили эти двадцать пять тысяч фунтов стерлингов на покупку дома: халупа халупой. Оформили на Веру. Она объявила о своем уходе к Кейту только тогда, когда дом был полностью отремонтирован и обставлен. Ее можно понять, искренне думал Бартл.
Забавно — если бы все сложилось иначе, он бы не жил тут в Патни и не возился с Мадж, которая в данный момент курила уже третью сигарету и пила Бог знает которую по счету чашку кофе. Ее вдруг потянуло на воспоминания; сначала она заговорила о Лилиан Бейлис, потом незаметно перешла на театральные истории. К театру Мадж была неравнодушна всегда. В ту пору она восхищалась Антоном Долиным… «Даже просто одним глазком взглянуть на него — и то было счастье. И так забавно. Как-то раз меня пригласили на „Щелкунчик“ — волшебный балет, должна тебе сказать, голубчик, — потом был банкет, множество вкусных вещей, и, ты представляешь, сам Долин был там, и сэр Фред, и Гилгуд.
