В этом как раз и заключалось главное отличие ее от Ната: она принимала вещи такими, каковы они есть, а он боролся. Эвелин не знала, что лучше. Иногда ей казалось, что права она. Какой толк прошибать лбом стену? А временами она мечтала стать похожей на Ната. Тем не менее бороться с собственным пятидесятилетием казалось Эвелин бессмысленным. Как бы ты ни старался, тебе все равно не победить.
Она продолжала звонить, и наконец Нат взял трубку. Было уже за полночь.
– Я не могла до тебя добраться, – сказала Эвелин.
– Я знаю.
– Это из-за юбилея?
– Это не из-за юбилея. – Тон, каким он это произнес, ошарашил ее.
– Знаешь, – сказала она, не зная, что еще она может сказать, – ты, пожалуй, еще можешь прилететь завтра утренним рейсом. Я не хотела тебе говорить, но я приготовила тебе сюрприз. У нас будут гости… – Даже продолжая тараторить, она чувствовала себя полной идиоткой. – Я пригласила всех твоих…
Вместо ответа он бросил трубку.
На следующее утро Эвелин обзвонила всех гостей и сообщила, что чествование переносится, после чего вылетела в Нью-Йорк рейсом 8.30.
В десять часов она позвонила в дверь квартиры 3-Б, но ответа не последовало. Она позвонила еще четырежды, подождала, но опять никто ей не открыл. Она сомневалась, открывать ли своим ключом. Ночной разговор с Натом напугал ее. Она покричала через дверь, и ей опять никто не ответил. Тогда она открыла сумочку и достала ключи. Господи, ведь это ее собственная квартира, почему же она чувствует себя незваной гостьей? Ею овладел безотчетный страх. Собственно говоря, что она ожидает там увидеть – изуродованные трупы, следы зверской жестокости? Она сказала себе, что так вести себя нелепо, и вошла.
– Нат! – позвала она из передней. Ответа снова не было. Она заглянула на кухню. На рабочем столе стояли две открытые бутылки содовой, а в раковине лежала на боку банка растворимого кофе, и там, куда капала вода из крана, образовалась темно-коричневая лужа.
В гостиной было пусто и чисто, если не считать номера «Нью-Йорк пост» за пятницу, переполненной пепельницы и двух пустых бутылок «Дюара».
– Нат?
В кабинете его тоже не было. Эвелин пересекла холл и вошла в спальню. В комнате был полный разгром. Простыни содраны, а покрывало разорвано. Нат голый лежал поверх матраса. Он спал или был без чувств? Эвелин прикоснулась к его лбу – он был весь в испарине.
С потолка криво свисала люстра в стиле антик, все до единого плафоны в виде свечек были разбиты, а кровать и ковер усеяны осколками. Фарфоровой настольной лампой, по-видимому, ударили о стену, а в ванную вела дорожка подсохшей рвотной жижи. Одежда Ната, с которой он обычно обращался очень бережно, валялась где попало. Галстук болтался на ручке двери. Рубашка небрежно свесилась одним рукавом с туалетного столика. Скомканные брюки лежали на тумбочке Эвелин, а нижнее белье брошено под кровать. Окна оставались закрытыми, а кондиционер выключен. Учитывая, что стояла июльская жара, запах в комнате был такой, как если бы там накануне произошла резня.
– Нат?
Он лежал неподвижно, не подавая признаков жизни.
Эвелин прошла в ванную за полотенцем и губкой – по крайней мере, обтереть ему лицо. Войдя в ванную, она ахнула. На кафельном полу валялось то, что осталось от ее духов – «Джой», «Арпэж» и «Норель». Все полотенца, какие были, валялись там же, в луже духов и осколков. Все, что можно разбить, было разбито: зеркало над ванной, настенные лампы, которые висели над зеркалом, дверь в душевую, три стеклянные полочки с косметикой, ароматическим маслом для ванн и лосьонами после бритья, а также флакон с зубным эликсиром и лосьон для рук. Тюбик зубной пасты выжали на коврик, а сверху все посыпали пудрой. И в довершение, на стене против крана красовалась, начертанная алой губной помадой ярко-красная надпись: «Пошел ты…» Белые в розовую клетку обои, которыми были оклеены стены и потолок, оказались, таким образом, совершенно испорчены.
Эвелин потребовалось не больше минуты, чтобы оценить ущерб. Она была поражена, сколько злобы и ненависти испытала на себе эта ванная.
Вдруг на бачке унитаза Эвелин заметила противозачаточный колпачок. Он был запачкан влагалищной слизью и – ну конечно! – спермой. Чьей? Ната?
