Следующим я написал имя Андзю. Моя единственная старшая сестра, которая встретила меня в доме Токива, любила меня как младшего брата и как певца сголосом неземной женщины, иногда помогала в моих любовных делах и сама влюбилась в меня. Она охраняет опустевший дом Токива и, должно быть, ждет моего возвращения.
Потом я написал имя Амико, мачехи, воспитавшей меня – ребенка любовницы своего мужа – достойным человеком. Незадолго до того, как ей исполнилось пятьдесят, она попала в дурную историю и провела остаток жизни, похоронив себя среди орхидей.
Мацуко. Бабушка семьи Токива с самого начала поддерживала меня и возлагала большие надежды на мое будущее. Мне одному она передала воспоминания о своей забытой любви и тихо ушла из этого мира.
Нельзя было забывать Ёсино и Попински.
Ёсино была оперной певицей и любовницей моего покойного отчима, это она посоветовала мне петь женским голосом. Она оказалась в том же положении, что и моя родная мать, я не мог пропустить ее имя. Попински я был обязан славой певца-контртенора.
Вспомнил я и Митиё – обладательницу самой большой в Японии силиконовой груди, любовницу моего сводного брата Мамору, которая увлеклась мной.
Юкари. Моя жена, которая вместе с дочерью в Сан-Франциско, должно быть, ждет моего возвращения.
Написал я и имя дочери, Фумио. Но на этом мой список не заканчивался. Сколько их еще было – неприкаянных женщин, у которых я оставался на ночь. Их образы виделись мне смутно, как в тумане. Я не мог вспомнить их имен, только их голоса эхом звучали у меня в ушах.
– Все, я написал. Что теперь?
Нина неторопливо поднялась с постели, поправила спутанные волосы. Может, от того, что ей было щекотно, ее пухлые щеки раскраснелись, в глазах читалось откровенное желание.
– Теперь, Каорюша, все женщины, которых ты любил в прошлом, будут хранить тебя.
– Ты хочешь сказать, если написать имена женщин на твоей спине, она превратится в талисман?
– Да. Есть такое заклинание.
– А тебе самой это нравится? То, что на тебе написаны имена чужих женщин? Я бы не хотел, чтобы ты написала у меня на спине имена своих бывших мужчин.
– Так надо было.
– И если я сейчас тебя поцелую, то получится, что я поцелую всех женщин, чьи имена я написал?
– Ты против?
– Я не понимаю тебя. Зачем тебе надо превращать свою спину в амулет? От чего ты хочешь уберечь меня?
– От себя самой.
– От тебя? Ты же спасла меня. Или ты собираешься сделать мне что-нибудь плохое?
Нина покачала головой и, беспомощно разводя руками, пыталась найти слова для объяснения.
– Иди ложись, глупенькая. Устала, наверное. Если ты не против, давай поспим рядом.
Нина послушалась меня и легла в постель. Я лег рядом с ней, прижавшись грудью к ее спине, выключил свет, и наши тела растворились в темноте. От Нининой шеи едва ощутимо пахло лесом. От того ли, что я написал имена женщин на ее спине, или просто от звуков дождя тоскливая комната «отеля» повеселела. Когда я переворачивался на другой бок, Нина поворачивалась вместе со мной. Кровать была небольшой, и мы лежали щека к щеке. Мое дыхание касалось ее маленького личика.
Я не забыл про Фудзико. Я вспомнил о ней тогда же, когда и о матери, но мне не захотелось писать ее имя на Нининой спине. Я подумал: будь у Нины, с которой я лежал в одной постели, на спине имя Фудзико, меня бы замучила совесть. Но если губы Нины, ее спина позволяют мне любить всех женщин, чьи имена я написал, почему я должен избегать имени Фудзико? Наоборот, для ее имени нужно было выбрать какое-нибудь особенное место.
– Нина, можно тебя попросить? Я забыл написать одно очень важное имя. Я бы хотел написать его прямо у тебя на спине. Прости, но ты не смогла бы снять блузку?
Нина расстегнула пуговицы на блузке, перевернулась на живот, оголив спину. Я поставил средний палец на ее белую, будто свежеоштукатуренная стена, спину, покрытую светлым пушком, и написал имя Фудзико и ее девичью фамилию. На мгновение в моем сознании мелькнула и тут же растаяла улыбка Фудзико. Я глубоко вздохнул и решил, что пора сделать признание:
– Я тут раздеваю тебя, а делать этого не должен…
Нина взяла меня за руку и спросила:
