Я полюбил шторм. Сильный ветер и бурные волны приносили кучу разнообразных вещей. Течение Куросио в водах около района Санрику большой петлей поворачивало на восток, направляясь к Северной Америке. Обычно Куросио обходило остров стороной, неся все свои богатства в Америку. Но часть их отрывалась от течения и болталась в водах Охотского моря, иногда попадая в полосу прилива. Когда прилив наступал во время шторма, образовывались хаотические течения, которые прибивали разнообразные предметы к берегам острова. На следующий день моя коллекция резко пополнялась.
День ото дня моя привязанность к «дарам моря» росла. Отмокая в бане под открытым небом на берегу, я рассматривал раковины, истертые покрышки, куски цветного стекла и деревянные обломки, которые по праву можно было назвать скульптурами, созданными приливом, и мне начинало казаться, что у этого мусора есть своя родословная, своя биография. Осколок стекла, стоит повертеть его в руках, превращается то в драгоценный камень, то во вставной глаз, то в НЛО. Один осколок может занять твое воображение на целый час.
Вообще-то мысленно я пытался превратить остров в свою колонию. Русские смеялись: что умеет один хлипкий японец, которого ничего не стоит сбить с ног? Высушить морскую капусту и соскрести с нее соль. Первый месяц меня остерегались, ничуть этого не скрывая, но стоило мне немного пообвыкнуть, и я понял: русские – простые ребята, которые быстро сходятся с людьми. Бизнесмены, рассчитывавшие на выгодные предложения, потеряли ко мне всякий интерес, поняв, что ждать от меня нечего. И наоборот, те, кто почувствовал в странном японце желание общаться с людьми, кто заметил тоску, которую он испытывал, стали делиться с ним помидорами и огурцами из своего огорода, приносить варенье и наливку из смородины собственного приготовления, говорить по-японски: «Коннитива» и «Аригато».[8]
Катерина, жена Богданова, – хозяйка семьи, которая первой приютила меня на острове, – попросила меня поучить учеников средней школы японскому. Похоже, все считали, что я болтаюсь без дела. Уговор был таков: зарплата мне не полагается, но жители острова будут носить мне крабов и водку и бесплатно возить меня на машине до школы и обратно. Я согласился. Я был счастлив, что могу хоть чем-то быть полезен. В своем русском я был уверен еще меньше, чем в английском школьников острова, и мне разрешили взять Нину в помощницы. Я попросил, чтобы ей платили зарплату, и директор школы пообещал что-нибудь придумать, хотя мог давать ей только деньги на питание. Я доплачивал ей из своего кармана, чтобы она получала хотя бы минимальное жалованье. Благодаря новой работе я мог чаще видеться с Ниной.
Мы стали часто обедать вместе. Иногда в ресторане «отеля» вместе с Костей, иногда вдвоем, в школьной столовой. О чем мы только не говорили! Например, кем бы стала Нина, родись она в Японии, и кем бы стал я, если бы родился в Сибири. Нина сказала, что скорее всего учила бы русский и искала свою духовную родину. А потом встретила бы меня, ставшего поэтом.
А если бы она родилась в Древнем Риме… Нина предположила, что была бы рабыней, которую продавали бы для забавы аристократов. А если бы я родился в Древнем Китае, то несомненно стал бы евнухом, поющим женским голосом. Наверное, где бы ты ни родился, все равно станешь кем на роду написано. Человек так устроен, что, даже оказавшись за границей, общается с теми, кто думает как он, кому так же не везет, как ему, и у кого такие же привычки, как у него. Впрочем, в зависимости от времени и места критерии человеческой красоты или благородства меняются незначительно. Если бы Христос или Будда появились в наше время, их, наверное, высоко ценили бы за выдающийся ум и чувство юмора, хотя и не принимали за своих. А если бы Клеопатра, оставшаяся в истории благодаря своей красоте, появилась бы в сегодняшнем Токио или Нью-Йорке, мужчины на нее бы оглядывались.
Мы свободны подобно тем дарам, которые море выбрасывает на берег. Нас несет морское течение, мы путешествуем по морю, добираемся до места назначения, встречаемся с тем, с кем непременно должны были встретиться, и в нем находим самих себя.
