— Черт подери! — Адам приподнялся на локте, поморщившись от боли. — Так кто она? И какого черта ты не желаешь мне сказать?
Ференц сдался. Он знал, что рано или поздно настанет момент, когда придется открыть Адаму правду.
— Потому что она — русская.
Во взгляде Адама вспыхнули ненависть и холодная ярость. Затем он вспомнил, как несколько дней назад на краткий миг соприкоснулись их губы, и ярость превратилась в бешенство. Но в глазах старшего брата по-прежнему читалась настороженность.
— И это еще не все, верно?
Ференц глубоко вздохнул.
— Она — княжна Жюли Муромская. По-русски — Юлия.
— Так… — Адам призвал на помощь все свои силы, чтобы выговорить вслух имя негодяя, который похитил Илону и бросил его умирать в луже собственной крови. — А Борис Муромский…
— Ее дядя.
— Как ты мог? Как ты мог позволить ей прикоснуться ко мне? — воскликнул Адам. Каждое слово сочилось ядом, точно рана, оставленная отравленным лезвием. — Или ты придерживаешься гомеопатических теорий: дескать, русская медсестра исцелит меня от ненависти к русским?
— Я долго думал, прежде чем принять решение.
Брат презрительно фыркнул, и Ференц почувствовал, что его терпение вот-вот иссякнет.
— Черт тебя дери, Адам, я хотел обеспечить тебе наилучший уход, и помочь тебе способна только эта девушка!
Он принялся нервно расхаживать по палате. Как объяснить, что Жюли наделена даром исцелять? Подобным талантом не обладают и врачи, не то что медсестры. Внутренний голос подсказывал Ференцу — и раньше, и сейчас, — что только Жюли может спасти брата.
— Кроме того, Жюли никоим образом не причастна к твоим бедам. — Ференц резко повернулся на каблуках. — Никоим образом, слышишь! Ее родители вынуждены были покинуть Россию после декабрьских событий 1825 года. Они — изгнанники так же, как и ты, потому что боролись и потерпели поражение.
— Убирайся отсюда, Ференц! И больше не смей ее ко мне присылать!
— Адам…
Адам встретил взгляд брата и намеренно не отвел глаз.
— Уходи. — Он демонстративно отвернулся к побеленной стене. — Оставь меня.
Он не станет о ней думать. Ни за что не станет. Он будет думать об Илоне. Адам закрыл глаза и попытался представить лицо своей юной возлюбленной, но, как ни старался, видел лишь отдельные черты, которые не складывались в цельный образ.
Четыре года неутихающей боли и полной беспомощности научили его контролировать мысли, направлять их в нужное русло. Только это и спасло Адам от бездны отчаяния, куда его ввергали физические муки, чувство вины и собственное бессилие. Так почему же сейчас воображение вышло из-под контроля, отказываясь повиноваться приказам? Словно зажило собственной жизнью: дразнит его, провоцирует…
Адам боролся до последнего. Зная при этом, сколь уязвима его броня. Разве он не возненавидел девицу с первого взгляда?
«Лжешь!» — возразил внутренний голос. Но Адам не внял ему. Разве он не понял, что девица порочна и гнусна еще до того, как узнал, что она — кровная родственница человека, который порочен, гнусен, даже хуже того!
«Ты несправедлив!» — запротестовала совесть. Но Адам не стал прислушиваться.
В комнате сгустились сумерки, затем воцарилась тьма. Пришла ночь. А вместе с ней — те часы, что лишают сил даже героев. Те часы, когда даже уверенные в себе люди оказываются во власти сомнений. Адам цеплялся за свою ложь, свою несправедливость, свою ненависть отчаянной хваткой, потому что понимал: в противном случае мысль о том, что он никогда больше не увидит Жюли, покажется невыносимой.
Когда же он наконец забылся тревожным сном, грезил он о Жюли.
Жюли издалека заметила доктора Батьяни: тот неспешно поднимался на крыльцо. Она набросила капюшон и замедлила шаг. Впервые с тех пор, как поступила на работу в клинику, Жюли не торопилась к больным. Впервые ей захотелось избежать встречи с Ференцем.
Вздорная дурочка! Сколько раз Жюли отчитывала себя за то, что так безнадежно влюбилась в доктора Батьяни! Сколько раз пыталась убедить себя отречься от этого чувства! Но где найти силы, если каждый день трудишься бок о бок с самым замечательным человеком на всем белом свете? Человеком, который спасает и исцеляет!
