– Лед тронулся, Александр Васильевич? Или вы тронулись?
– "Лед на Фонтанке и лед на Неве, – я набирал
межгород, – всюду родные и милые лица, голубоглазые в большинстве..."
– Пошел гудок. Сняли трубку. – Держи.
– Ой, здравствуйте, – сказала Юля. – Я вот
это... из тайги вышла, три года с геологами ходила. Мне Сашу. Саша? Ты? Я
одноклассница твоя. Саш, тут все интересуются – ты замужем? Я-то? Да ты уже не
помнишь. Я вся такая из себя... Я-то? Я-то Серафима, а ты замужем? Я тебя
спрашиваю. – Юля воззрилась на меня и сообщила: – Я бы вам не советовала с
такими нервными дело иметь. – Она протянула трубку, в ней слышались частые
прощальные гудки. – Возьмите обратно коробку, я не заработала, ей
отвезите. И успокойтесь, она не замужем, с таким-то голосом!
Юля вышла. А я побрел к начальству.
– Эдуард Федорович, можно я уйду пораньше?
– Ты вообще мог не приходить. В моем подразделении
сотрудники должны являться только в дни получки и в дни защиты своих
диссертаций, такая вам везуха под моим мудрым и чутким руководством.
– Поеду я в Петербург.
– Валяй. Да, заметь на полях и развей мысль: материя
множится, дух собирает. В этой мысли ключ ко всему. Материя сильна, плодовита,
нахальна, всеядна, но зато смертна. А дух что? Бессмертен, вечен, единственен.
Философы, молодой человек, еще и не являлись в мир. Были не философы, а рабы
своих идей. Идея, кстати, тяготеет к материальности, идея нетерпелива, даже
агрессивна. А дух делает свободным от материи. Именно так!
– Вот вам к чаю, – сказал я, продвигая вперед
коробку с конфетами.
– За это хвалю. Беря в рассуждение мое неприятие чая, я
замечаю, что от чаю я скучаю, и по этому случаю я выпью что-то вместо чаю. Но
чего? Сбегаешь?
Куда денешься, сбегал. Начальство просит. Мне всегда было
интересно и полезно слушать Эдика, но тут я чего-то загас. Он заметил.
– Ты чего-то завис. Сам или кто подвесил?
– Эдуард Федорович, – решился я спросить, –
можно не по теме?
– Даже нужно. Не все же умными быть.
– Вы внезапно влюблялись? С рывка, не из чего. Раз, и
повело...
– А как же! Влюбляются разве по плану? То есть ты
влюбился, и тебе нужно «добро» начальства для реализации единственного стоящего
чувства. Любовь! – Эдуард Федорович швырнул горящую сигарету в урну и
прижег новую. – Любовь! Ее уже почти не осталось: расчет, разврат,
оживление инстинктов! Но – любовь, молодой коллега, любовь! Любишь – значит,
женись. Тебе сколько? Скоро тридцать. Ты же отмотал полсрока умственного
периода и все еще не женат. Женитьба решает участь мужчины. В женитьбе все:
будущее мужчины, его место в мире, его польза для Отечества, его след на земле.
Женись, благословляю! Под венец! Чтоб через десять лет семеро по лавкам. Пиши в
крестные. Сидит, понимаешь! Да я бы в твои бы годы!..
Мы заметили, что урна задымилась. Эдик плеснул туда коньяку.
– Мне теперь только такие пожары устраивать. А ты? Чтоб
горело все и в душе, и в жизни. В Питере встретил?
– Да.
– То есть город, значит, еще живой.
– Вовсю.
– Двигай. Копейку подбросить? Ну, смотри.
Я двинул домой. Решимость моя быстро погасла. Ну приеду. И
что? Я мялся, ходил по квартире. Чувствовал себя очень одиноким. Много раз набирал
номер точного времени, и красивый, совсем не казенный голос говорил, сколько
именно часов, минут, даже секунд уходящих суток исполнилось. Потом звонил в
справочную вокзала, узнавал о поездах. И там говорили вежливо. Но не более. А!
Я еще походил по пространству комнаты, которое казалось вымершим, и набрал
междугородную. Ответила она.
– Александра Григорьевна, – сказал я, бросаясь в
пространство разговора, и даже не поздоровался, – это я выдумал вашу
школьную подругу.
– То есть вы кого-то просили узнать, замужем ли я. Нет,
не замужем. А еще какие данные вы хотите узнать?
– Еще раз простите. У меня ощущение, что я что-то не
так говорил, что-то...
– Нет, почему же, вы все так говорили. Я вам благодарна
за Капеллу. Я хотела тогда же вас благодарить, вышла из служебного, вас уже не
было.
– Не было?! Да куда же я делся? Я там весь снег
истоптал, я до поезда не знал, куда себя деть.
– Вы разве уехали? Вы из Москвы?
