Говорил он, пересыпая матерном. Сергей Иванович морщился и опять не стерпел:
- Ну что ты все хорошие слова в дерьме вывалял - тьфу! И что тебе дочку отдавать, когда ты пьешь да лаешься?
- Иди ты!.. - снова ругнулся Владимир, поднимаясь; из-под набрякших век синие, как у Любаньки, глаза его глянули трезво и насмешливо. - Все ведь учат! Чужую беду - руками разведу. Правда что!..
Шел он покачиваясь, модные брюки его были мяты, с каким-то неопрятным пятпом на самом видном месте; вблизи, чудилось, от него все еще исходил муторный запах перегара, и все-таки Сергей Иванович смотрел ему вслед с невольной завистью. Шалопут - и такую дочку заимел!..
Занявшая столько внимания и мыслей Сергея Ивановича Любанька вернулась к вечеру - возбужденная, вся какая-то взъерошенная, с капельками пота на носу.
- Сергей Иванович, а у меня маленький братик народился!
Объявлено это было так важно, словно маленький братик появился по ее желанию и настоянию; смутно от чего-то оберегая ее, Сергей Иванович затаенно вздохнул.
"Эх, глупышка, глупышка! Еще неизвестно, будет ли тебе лучше от того, что появился этот братик..."
- Пришли в роддом, а там - народу! - торопясь, выкладывала девочка. Бабаня купила винограду, а мама его назад прислала. Пишет, чтоб я съела, у ней все есть.
Стали уходить, а тут отец пришел - который неродной.
Тоже всего принес...
- Хороший он? - спросил Сергей Иванович, сам еще не понимая, зачем это ему нужно знать.
- А у меня и бабушки две, - ответила Любанька. - Только другую я никогда не видела. Она старенькая.
Живет в деревне, и ее не берут. Неродной отец говорит:
и так тесно.
Круглые, в темных ресничках глаза Любаньки смотрели так ясно, что Сергей Иванович, не выдержав, отвернулся, себя же и обругав. Что ж он хотел услышать: что в новой семье девочке лучше, что она привязалась к приемному отцу и можно быть спокойным за нее? Вранье все это! - хмурясь, отвечал он сам себе. Какой настоящий отец ни забулдыга - отец он, как не бывает и второй матери. Ни Владимира, по дурости своей попавшего в тюрьму, ни тем более бывшей жены его, которую никогда не видел, Сергей Иванович не жалел - сами большие, пускай сами и разбираются, расхлебывают. Паскудство, что во все это безвинно малышка втянута; ей ласка, внимание нужны, а ее перекидывают из одной семьи в другую - как вон мячик...
Утром Любанька встретила Сергея Ивановича сомнениями.
- Я все думаю, думаю, - говорила она, прижав указательный палец к щеке, - родной мне братик или нет?
Девчонки говорят - неродной. Но мама-то моя - родная.
Как тогда? А папе моему братик совсем чужой, да?
Крякнув, Сергей Иванович протянул ей плитку шоколада - в этот раз подарок только продлил ее раздумья.
- Сергей Иванович, а почему вы мне шоколадки носите? Я же вам неродная.
Девочка смотрела пытливо и требовательно. Сергей Иванович смешался.
- Ты это... Ты не думай, играй. Если разобраться, все люди друг дружке - родня. Не чужие... А мы с тобой подружились к тому же. Верно?
Чем-то его ответ удовлетворил Любаньку, нахмуренные ее бровки разгладились. Чтобы еще больше отвлечь ее, Сергей Иванович разобрал внутри дачи, заваленной досками и брусьями, угол, сколотил из обрезков столик и скамейку. Любанька ликовала, не менее ее был рад и Сергей Иванович. Постукивая наверху, он время от времени, ухватившись за балку, свешивался, заглядывая вниз: за столиком, в гостях, сидела кукла в розовом платье; воркуя, маленькая хозяйка угощала ее из пластмассовых тарелочек и блюдечек. Когда он доставал из кармана гвозди, в паузах сюда, наверх, доносился довольный тоненький голосок.
Владимир, отец Любы, уехал; к матери в роддом ее больше не водили девочка стала спокойней, ровнее, и странно, что спокойнее стало и Сергею Ивановичу. Еще не до конца поняв, он чувствовал, что дни эти - лучшие, пожалуй, во всей его не такой уж коротенькой жилни. Хотя на жизнь он не только не жаловался, но считал себя удачливым и счастливым. Трудовое детство в большой и дружной семье, светлое уже одним тем, что оно детство; ранняя женитьба - по сердечному, ничем не омраченному влечению; фронтовые годы - с одним, бесследно избытым ранениям и двумя наградами за разведку, наконец - уважение в коллективе и четвертый год неснимаемый с заводской Доски почета портрет, на котором он, правда, выглядит еще нелюдимее, чем в действительности. Негаданная дружба с этой крохой, каждое утро приветствующей его тоненьким голоском, - это плюс ко всему, и плюс, оказывается, увесистый, хотя недавно еще был уверен, что ничего к тому, что есть, больше и ненадобно.
