– Соседи проснулись? – спросила Ляля.
– Они…
Шаги переместились из комнаты в коридор и кухню, на кухне бесцеремонно забренчали посудой, включили воду… Женя раздраженно мотнул головой.
– Барыня Нина Петровна изволили встать… черт…
– Ничего, – сонно сказала Ляля. – Я все равно усну – спать так хочется…
– Конечно, спи, сестра…
«Барыня Нина Петровна» переместились в ванную. Щелкнули выключателем – и сипло, но громко выматерились, а уже через минуту грохотали кулаком в Женину дверь.
– Женька, мать твою ити, скажи своей бабе, пусть тряпки в кровище из ванны заберет! Совсем, тудыт твою…
Женя в сердцах швырнул на пол постельное белье и выскочил в коридор, грохнув дверью. Через секунду Ляля услышала рык, от которого по коже пробежал мороз, и звук, похожий на металлический лязг захлопнувшихся створок капкана, а сразу за этим – хриплый вопль. Потом стало очень тихо.
Женя вошел в комнату с ворохом окровавленного тряпья. Он улыбался самой дружеской улыбкой.
– Ты ее – что? – шепотом спросила Ляля.
– Ничего, – Женя усмехнулся. – Так, пугнул немножко, чтобы не орала матом с утра пораньше и при порядочных людях. Но ты-то не боишься, правда?
Ляля улыбнулась в ответ и кивнула. По кухне порхали эфирные феи, не касающиеся пола, едва ощутимые, почти беззвучные. Ляля хихикнула и свернулась, не раздеваясь, на тахте уютным клубочком. Женя вздохнул, запер дверь в комнату на замок и расстелил спальник…
Сон был – как теплое молоко. Просыпаться отчаянно не хотелось.
Из сна вытащил голод. Голод вампиров, с большой буквы.
Ляля причесывалась и вздыхала. Женя смотрел на нее сочувственно.
– Плохо, сестренка?
– Налей мне вина глоточек…
– Совсем нестерпимо?
Ляля снова вздохнула. Закрутила белокурый хвостик резинкой. На ней были самые узкие и короткие Женины брюки, которые отыскались – старые вытертые джинсы, подвернутые снизу. Поверх джинсов – футболка с футбольным логотипом. В таком виде уже можно на улицу. Особенно вечером. Не вечернее платье Княгини – но можно.
Ей ужасно хотелось на улицу, и Женя это отлично чувствовал. Его тоже тянуло выйти из дома с ужасной силой, в комнате казалось душно и тесно, но он знал – это желание демона. Человеку внутри него на улице будет плохо. Вопли, предсмертные неслышные вопли…
– Пойдем погуляем, а? – Ляля примеряла Женину куртку, слишком большую, но большая – не маленькая, даже стильно. – Ну, просто походим, а?
Ну да, просто походим.
– Сейчас позвоню – и пойдем.
Женя придвинул поближе телефонный аппарат.
– Алло… это я, теть Надь… Ну да. Насчет того же. Вы как, сегодня придете?.. А можно не крольчат, а больших кроликов? Пару?.. Да гости у меня, теть Надь, а что там – один крольчонок на такую ораву… Ага, спасибо, я подойду минут через двадцать пять… Ага, до свидания.
Когда он повесил трубку, Ляля уже завязывала шнурки на туфлях.
– Ты идешь?
– Иду я, иду – куда я денусь…
Женя запер дверь в квартиру. На лестнице было душно и темно, зато улица встретила дивным вечером. Осенний терпкий настой тополей, березового листа, увядающей травы, земли, мелкого дождя был так нежен, так сладок, так ласкал душу, что Ляля замерла у входа в подъезд в восхищенном трансе, только глазея вокруг и вдыхая запах ночного города. Женя ее не торопил. Ему было знакомо это состояние – он и сам дышал медленно и глубоко, смакуя октябрь, как драгоценное вино.
– У, здорово, – пробормотала Ляля, с трудом придя в себя через несколько минут. – А почему это так… как бы… Ну…
– У тебя восприятие поменялось, – сказал Женя. – Ты теперь чувствуешь острее.
– А я думала, вампиры вообще ничего такого не чувствуют. Только злость.
– Ну да. Это у тебя после голливудских фильмецов такое мнение сложилось, ангел мой? Бред собачий. Кто каким был при жизни, таким и в Инобытии будет. А злиться нам с тобой пока как будто не на кого.
– Не знаю, – проговорила Ляля задумчиво. – Не уверена.
– Ладно уже, философ с хвостиком. Пойдем, а то кроличья мама нас не дождется.
Кролики были как серые одуванчики. Они сидели в большой круглой корзинке веселой тетки в пуховом платке. Тетка улыбнулась Жене приветливо.
– Сестренка твоя?
– Сестренка…
