Магнитофонная запись была стерта из соображений экономии, чтобы пленку можно было снова использовать. Так обстояли дела в 1945 году. Николаса это очень рассердило. Он хотел проиграть эту запись голоса Джоанны ее отцу, который приехал в Лондон после ее похорон, чтобы заполнить кое-какие бумаги, касательно имущества покойной. Николас написал письмо старику, отчасти стремясь поделиться последними впечатлениями о его дочери, отчасти из любопытства и также отчасти желая продемонстрировать звучание «Гибели „Германии“» в драматическом исполнении Джоанны. Он упомянул о магнитофонной записи в своем письме.
Но запись пропала. Должно быть, кто-то из коллег в его отделе ее стер.
Ты связал кости и жилы во мне, укрепил мою плоть,
А после всего Ты почти разрушил, и так ужасно,
Свое творенье: но коснешься ли Ты меня вновь,
о Господь?
Николас сказал священнику:
— Это просто возмутительно! Она здесь была в самой лучшей своей форме. Читала «Гибель „Германии“». Я страшно расстроен.
Отец Джоанны сидел, такой розовощекий и седовласый. Он попросил:
— Ох, пожалуйста, не беспокойтесь так.
— Мне так жаль, что вы этого не слышали.
Словно желая утешить Николаса в его утрате, пастор пробормотал с ностальгической улыбкой:
Корабль «Вечерняя звезда» выходит в океан
И дочь-красавицу берет с собою капитан…
[89]— Нет-нет, «Германия». Это была «Гибель „Германии“».
— А-а, Германии.
Жестом, характерным для английского орлиного носа, он, казалось, стремился вдохнуть в себя дополнительную информацию.
Николаса так растрогало это его движение, что он сделал последнюю попытку отыскать утраченную запись. День был воскресный, однако ему удалось дозвониться по телефону домой к одному из коллег.
— Ты случайно не в курсе, кто-нибудь забирал пленку из того ящика, что я позаимствовал в конторе? Кто-то вытащил важную запись. Личную.
— Да нет, не думаю… Постой, минутку… Да, действительно, там что-то стерли. Стихи какие-то. Сожалею. Но экономия, знаешь ли… Как тебе последние новости? Просто дух захватывает, верно?
Отцу Джоанны Николас сказал:
— Да, эту запись и правда стерли.
— Это не так важно. Я помню Джоанну, какой она была в пасторском доме. Она много помогала в приходе. Она сделала ошибку, уехав в Лондон. Бедная девочка.
Николас снова налил виски в бокал священника и стал доливать содовой. Тот раздраженно махнул рукой, указывая, что уже достаточно. Он вел себя так, как свойственно давно овдовевшему мужчине или тому, кто не привык находиться в обществе критически настроенных дам. Николасу пришло в голову, что этот человек никогда не видел в своей дочери реальную Джоанну. Это умерило его огорчение из-за провала запланированного спектакля с чтением «Гибели „Германии“»: отец мог бы и не узнать Джоанну в этом чтении.
Нахмурено его лицо
Передо мной, и грохот, адская могила
Там, позади; о где же, где, о где все это было?
— Я не люблю Лондон. Никогда сюда не приезжаю без особой надобности, — признался священник. — Лишь на Собор духовенства или куда-нибудь в том же роде. Если бы только Джоанна могла обосноваться в пасторском доме…
Он проглотил виски, словно лекарство, запрокинув голову.
Николас сказал:
— Джоанна читала что-то вроде литургии перед тем, как дом обрушился. Другие девушки, те, что были вместе с ней, как будто ее слушали. Какие-то псалмы.
— Неужели? Никто, кроме вас, об этом не говорил.
Старик, казалось, был смущен. Он поболтал виски в бокале и допил до дна, как будто Николас сообщил ему, что его дочь в последний момент обратилась в католичество или еще каким-то образом, умирая, проявила дурной вкус.
— Джоанна отличалась удивительной силой веры, — пылко заявил Николас.
Поразительно, но отец ответил ему:
— Я знаю это, мой мальчик.
— Она остро понимала, что такое ад. Она говорила своей приятельнице, что боится ада.
— Неужели? Я не знал об этом. Никогда не слышал, чтобы она обсуждала такие болезненные темы. Это, должно быть, Лондон так на нее подействовал. Сам я никогда без надобности сюда не приезжаю. У меня однажды был здесь приход, в Бэламе, в мои молодые годы. Но с тех пор я все время служу в сельских приходах. Предпочитаю сельские приходы. Там находишь лучшие, более набожные, а в некоторых случаях вовсе святые души у сельских прихожан.
