«Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его; если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж.
Напрасно вы рано встаете, поздно просиживаете, едите хлеб печали, тогда как возлюбленному Своему Он дает сон.
Вот наследие от Господа: дети…»[87]
Литургия любого дня оказалась бы столь же гипнотизирующей. Однако для Джоанны привычными были слова на правильный день месяца. Световой люк открылся с грохотом и в сопровождении града штукатурки и кривобоких кирпичей. Белая пыль еще сыпалась вниз, но пожарные уже спустили в люк лестницу. Первой наверху оказалась Дороти Маркэм, щебетунья-дебютантка, чья солнечная жизнь в последние сорок три минуты превратилась в сплошной, сбивающий с толку мрак, словно ярко освещенный прибрежный город вдруг лишился всех своих огней из-за отказа энергосистемы. Дороти выглядела осунувшейся и поразительно похожей на свою тетушку, леди Джулию, председательницу Административного комитета клуба, которая в этот момент в Бате; ничего не подозревая, упаковывала посылки для беженцев. Леди Джулия была бела, как лунь, такими же стали и волосы у ее племянницы, обсыпанные белой пылью, когда та выбралась по пожарной лестнице на покатую черепицу крыши и с помощью пожарных оказалась на ее плоской части. За ней по пятам следовала Нэнси Риддл, дочь священника мидлендской низкой церкви, которая так упорно работала над своим мидлендским акцентом с помощью Джоанны… Теперь ее урокам красноречия пришел конец: она навсегда сохранит присущее ей мидлендское произношение. Ее бедра казались еще более опасно широкими, чем раньше, когда, покачиваясь, она взбиралась по лестнице следом за Нэнси. Затем три девушки попытались залезть по лестнице вместе: они жили в четырехместной комнате на четвертом этаже и лишь недавно демобилизовались из армии. Все трое были крупные, мускулистые, сильные женщины — такими их за пять лет службы и должна была сделать армия. Пока они разбирались меж собой, Джейн ухватилась за лестницу и выбралась наружу. Трое экс-воительниц последовали за ней. Джоанна спрыгнула со стульчака. Она, пошатываясь, кружила по туалетной, словно волчок под конец своего вращения. Ее взгляд в странном замешательстве перебегал от люка к окну и обратно. Губы и язык по-прежнему повторяли литанию 27-го Дня, но голос ее ослаб, и она остановилась, закашлявшись. В воздухе по-прежнему висели белая пыль и дым. Рядом с ней оставались еще три девушки. Джоанна протянула руку к лестнице, но промахнулась. Тогда она наклонилась — подобрать сантиметр, лежавший на полу. Она ощупью искала его, словно была почти слепа, и все говорила нараспев:
…и проходящие мимо не скажут:
«Благословение Господне на вас;
Благословляем вас именем Господним!»
…Из глубины взываю к Тебе, Господи…
[88]Трое других уже взобрались наверх по пожарной лестнице, одна из них, на удивление стройная девица по имени Пиппа, чьи не видимые простым глазом кости оказались, видимо, слишком широки, чтобы позволить ей спастись через окно-щель, крикнула, обернувшись:
— Джоанна, скорее! Джоанна, на лестницу!
И Николас закричал в окно:
— Джоанна, поднимайтесь по лестнице!
Она пришла в себя и бросилась вслед за последними двумя девицами — крепкой, смуглокожей, с развитыми мускулами пловчихой и чувственно-пышнотелой гречанкой — изгнанницей благородного происхождения; обе они плакали от облегчения. Джоанна тотчас же начала карабкаться вверх следом за ними, хватаясь рукой за ту перекладину, которую только что покидала ступня предыдущей девушки. В этот момент дом вздрогнул, вместе с ним — лестница и вся туалетная комната. Огонь был потушен, но выпотрошенное им здание оказалось под конец подкошено лихорадочными работами над световым люком. Джоанна была на полпути к люку, когда прозвучал свисток. Голос в мегафоне приказал всем пожарным немедленно прыгать вниз. Здание обрушилось в тот момент, когда последний пожарный ждал появления Джоанны из люка. Как только начала рушиться покатая крыша, он спрыгнул вниз, неудачно, с болью приземлившись на плоскую крышу отеля. Дом обрушился посередине, огромной грудой дымящихся обломков увлекая за собой Джоанну.
