— Пожалуйста, не волнуйтесь. — Мозг Бутту транслировал это обращение в наши головы. Оно произносилось ровным голосом стюардессы сначала на английском, затем — на хинди: — Ее с легкостью удастся разбудить в ближайшем медпункте, оборудованном для обслуживания деятельности Мозга.
Я запомнил врача, который занимался делом Бутту. Она так старалась подбодрить нас. Начиная с того момента, как появилась врач, я помню все. Она действительно поддержала нас.
— Бутту стала Усовершенствованной только в прошлом году, я права? — поинтересовалась врач.
Да, так и было. Доктор хотела узнать все особенности модуля. Контролировал ли Мозг Бутту ее аппетит? Как быстро она может все забыть? Зависело ли это от наших установок или от ее самоконтроля? Это было особенно важно. Как Бутту справлялась с чувством неуверенности? Была ли она склонна к риску или, напротив, избегала его? Разумеется, эти вопросы были лишними. Вся информация содержалась во врачебном заключении. Я слушал, время от времени кивал, и в душе у меня росло тихое чувство радости, когда Падма отвечала на каждый вопрос и, таким образом, доносила до доктора информацию, которую она на самом деле хотела выяснить: заботливые ли мы родители? Осознаем ли, что мы сделали со своим ребенком благодаря этой технологии?
Врач спросила, не предлагал ли я Бутту дать имя ее Мозгу. Мы знали, что Бутту называла его «бо-бо». Только что подвергшиеся переоснащению дети часто давали имена своему мозгу. Падма кивнула, но я видел, что она была встревожена. «Бо-бо»?
Мы завели разговор на тему «Нужно время, чтобы ко всему привыкнуть». Бутту была совсем дитя, ее Мозг был еще не до конца интегрирован. И то, что она дала ему имя, оказалось одним из симптомов. Ее Мозгу трудно было справляться со сложными эмоциями. Бутту было тяжело привыкнуть к этой штучке в своей голове. Мы должны были проявлять больше осторожности. Так что зря мы пытались замаскировать наше с Падмой расставание под веселое путешествие в Бостон. Мы сильно расстроились.
Доктор улыбнулась и попросила нас не переживать так сильно. Такое иногда случается. Взрослым трудно бывает вспомнить, какой хаос подчас творится в детских головах. И воспитать ребенка сейчас — совсем не то, что в прежние времена. Не волнуйтесь. Через несколько недель Бутту даже не вспомнит о своих тревогах и пережитом потрясении. Да, она сохранит способность к искренним переживаниям, но страх, жалость к себе и другие негативные эмоции больше не будут омрачать ее жизнь. А со всеми этими невинными волнениями лучше всего помогают справиться любовь, доброта, терпение и понимание. Врач пальцем начертила крест, на каждом конце которого находилось одно из этих четырех слов.
— Конечно, доктор! — сказала Падма. Как и все матери, она с большим энтузиазмом воспринимала ценные медицинские советы.
Нам всем стало намного легче. Мы испытали чувство благодарности, и мозг каждого из нас получил информацию о том, что нам следовало высоко оценить эту консультацию врача в соответствующем разделе отзывов.
Мы покинули клинику. Все еще спящую бедняжку Бутту положили в автомобиль, который Соллоццо взял напрокат. Настало время прощаться. Я обнял Падму, и она принялась давать мне разные обещания. Что будет поддерживать со мной связь. Что я должен сделать то-то и то-то. Бутту. Бутту. Мы улыбнулись друг другу. Амма, как всегда, расклеилась, словно забыла о том, что она была Усовершенствованной.
— Неужели я прожила так долго лишь для того, чтобы стать свидетельницей этого дня? — жалобно спрашивала она на тамильском, на секунду забывшись, однако тут же пришла в себя, когда услышала, как мы с Падмой смеемся над ее дрожащим голосом.
— Вы заметили, как госпожа доктор любит слово «особенно»? — спросил Соллоццо, рассеянно сжимая и тряся мне руку. — У меня был подобный ей персонаж. Он любил говорить: «Напротив». Даже когда не пытался возражать. — Он пожал мне руку и накрыл ее другой ладонью. — Дружище, мой ответ на ваш вопрос был глупым. Совсем глупым. Мне не пришло в голову ничего путного. Я сам часто размышляю над тем же. Надеюсь, я больше не попаду впросак. Мы должны еще поговорить.
