— Терпеть не могу слово «постчеловечество»! — воскликнул Соллоццо, глядя на нас. — Оно служит предлогом для заявления, что мы лишены человеческих грехов. Это отрицание истории. Неужели вам не терпится вернуться в Сион? В таком случае вы уже погибли, брат мой.
Повисла пауза.
— Я знаю только, где находится Зион, — сказал я, наконец, а когда Падма рассмеялась, я объяснил сбитому с толку Соллоццо, что Сахюн, где жили мы с матерью, раньше назывался Зионом, и что к этой свободной от национальных предрассудков северо-индийской территории примыкали два южно-индийских анклава: Чембур и Кингс-Секл. Затем Сахюн стал мусульманским анклавом. А теперь это просто анклав богатых людей.
— Сахюн, это же Сион по-арабски! Вы живете в Сионе!
— Верно. У нас даже есть одна из райских рек, она протекает неподалеку от моего дома. Представляете? А Падма все равно ушла от меня.
— В Сионе не удерживают женщин, — сказал Соллоццо и снова улыбнулся мне своей ленивой улыбкой.
— Разумеется, — сказала Падма. — А река Джихран протекает там с недавнего времени. Раньше рядом с Зионом не было никаких рек. К тому же в этом месте всегда ужасные пробки. За последние шестьдесят лет все изменилось. Полностью изменилось.
— Напротив… — начал я и наклонился вперед, чтобы приступить ко второй порции ягненка.
— Мои дорогие дети, — перебила меня мать на тамильском. — Я понимаю, вам не хочется этого делать, но и откладывать больше нельзя. Вы должны сказать все Бутту.
— Да, Бутту. Разбейте ей сердце, а потом склейте осколки. — Соллоццо плохо понимал тамильский, но услышал ключевое слово: «Бутту». Ведь эта встреча была устроена ради нее.
Сначала нужно было провести ряд подготовительных мероприятий. Я взял у Падмы документы на развод и поставил свою подпись везде, где это было необходимо: странный анахронизм для нашего времени, но все еще необходимый. Так, одним росчерком пера я отказался от права называть Падму своей женой. Мы с моей бывшей женой посмотрели друг другу в глаза, словно обмениваясь нежным немым благословением, и я почувствовал, как глубокая печаль поселилась внутри меня. А затем к ней присоединился яростный гнев из-за того, что я был не одинок в своих страданиях. Чертов Мозг наблюдал за происходящим, пытался защитить меня. Но от утраты нет защиты. Падма… О боги, о боги, о боги… Но все же спустя какое-то время мне удалось расслабиться.
— Рядом есть парк, — сказала Падма и тоже улыбнулась. — Там мы и скажем обо всем Бутту.
Вначале все шло хорошо. К счастью, Бутту оказалась не самым догадливым человечком. Она не сразу поняла, что ее родители разводятся. И это даже к лучшему. Она собиралась жить в Бостоне. Да, она потеряет всех своих друзей. Да, этот дядя с усами теперь стал ее отчимом. Нет, я не поеду с ней. Да, я буду ее навещать. И так далее и тому подобное. Затем она снова стала задавать те же самые вопросы. Подбородок дрожал, голос стал писклявым, но в целом она вела себя довольно спокойно. Чувствовалось, что все складывается хорошо. Мы с Падмой улыбались друг другу, Соллоццо одобрительно кивал.
Амма была гораздо умнее. Она знала свою внучку и лучше нас помнила те чувства, которые испытываешь, пока ты еще не стала до конца Усовершенствованной.
Поэтому когда Бутту с криком побежала к ограде, отделявшей парк от шоссе, Амма — моя восьмидесятидвухлетняя мать — неожиданно стремительно кинулась за ней и схватила девочку, прежде чем та успела выскочить на дорогу. Мы подбежали к ним с тревожными улыбками. Объятия, новые объяснения. Бутту успокоилась. Но когда мы отпустили ее, она снова побежала. Дальнейшую картину события мы воссоздали после некоторых обсуждений с Падмой и Соллоццо. Никто из нас не помнил точно, что именно произошло. Но вероятно, мы пережили серьезный стресс, потому что мой Мозг решил смилостивиться надо мной и спрятать эту информацию. Я помнил лишь короткие фрагменты: текущую из носа кровь, лихорадочные попытки поскорее добраться до больницы, истеричные крики Бутту, Соллоццо, обнимающего Падму. Я помню, как Мозг Бутту самостоятельно провел переговоры с нашими Мозгами и отключил ее ретикулярный центр. Бутту уснула.
