– Пусть так, но зачем для этого убивать ученого-изобретателя?
– А чтобы завладеть аппаратом и пустить его на революционные нужды.
– Но как мог Грилюк при своей необразованности решиться управлять столь сложным устройством? Надо быть физиком и химиком для этого. И не рядовым, а одаренным.
Большаков задумался, машинально при этом лохматя давно не мытые волосы.
– Извините… Он вообще человек решительных действий. Мало размышлял, много бегал. Все ждал баррикад, готовился к ним, брал уроки стрельбы в тире.
Лыков неожиданно для себя вдруг проговорился:
– Во время задержания Грилюк застрелил полицейского офицера.
– До смерти застрелил? – ужаснулся студент.
– Увы.
– Вот видите. Ему человека убить ничего не стоит, я всегда это чувствовал. И Михаила Михайловича он так же безжалостно…
Из глаз парня вдруг обильно полились слезы. Он отвернулся к окну.
– Извините…
Сыщик хотел подать ему воды, но в комнате не обнаружилось графина. Тогда он сказал в спину Большакову:
– Грилюк Филиппова не убивал.
– Как не убивал? – резко повернулся к Лыкову студент. – А кто же?
– Яшка Бешеный доктора натурфилософии не трогал, – повторил сыщик. – Он много зла задумал, это факт. Но к смерти Филиппова не причастен.
– Но…
– А какого вы мнения о Разуваеве?
– О Петре Никодимовиче? – Парень задумался. – Ну… э-э…
Коллежский советник молча ждал.
– Даже не знаю, что сказать. Он весь такой… заурядный. Но с большим самомнением. Себе на уме, денег мечтал много заработать. А какие деньги могут быть при Филиппове? Я думаю, он ждал, что Михаил Михайлович возьмет патент на свое изобретение и получит заказ от правительства. Вот тогда будут и деньги, и положение. Правая рука изобретателя, все такое…
– Но ведь доктор не собирался ничего этого делать, – возразил Лыков. – О чем прямо сообщал окружающим. Разве не так?
– Так, конечно. С одной стороны. А с другой – Разуваев был человек практический. Жена Михаила Михайловича в положении, вот-вот родится третий ребенок. Дочке требуется лечение в Ялте. Глядишь, и передумает доктор.
– Мог Разуваев убить своего учителя?
Студент сначала отшатнулся:
– Нет, что вы!
Но потом нахмурился:
– Хотя… От досады, что тот не намерен работать на правительство… И, стало быть, капиталов не будет. А еще от зависти!
– В каком смысле?
– В самом прямом. Филиппов был гениальный ученый. А Петр Никодимович – пустое место.
– Моцарт и Сальери? – вспомнил сыщик слова Грилюка.
– Да.
– Расскажите мне о тех опытах, в которых вы участвовали. Будто бы то были оптические эксперименты?
– Совершенно верно. В начале зимы Михаил Михайлович заинтересовался кристаллами. Купил много камней. Ну, тех, что подешевле: горный хрусталь, кварц, несколько гранатов, хризопразы… И стал с ними работать. Я ничего не понимал и не понимаю по сию пору, но то, что довелось мне увидеть, было удивительно! Из аппарата исходили какие-то неведомые лучи и создавали на стенах лаборатории красивые зыбкие картины…
– Лучи? Картины? Что за картины? – уточнил Лыков.
– Ну, светящиеся изображения. Будто фильма, но там нужно белое полотно для проекции, а эти висели прямо в воздухе вокруг нас. И были объемными! Очень красиво и непонятно. Не могу лучше объяснить, извините. Помню, что особо Михаилу Михайловичу удался портрет Пушкина. Он медленно вращался по ходу часовой стрелки…
– Где вращался?
– В помещении лаборатории. В воздухе. Где бы вы ни стояли, получали полную иллюзию абсолютного объема. Хотелось потрогать руками! И не отличишь живое от неживого, вот такая была иллюзия…
– Как Филиппов это сделал? – изумился коллежский советник.
– Я не знаю. Он предварительно собирал картины из обработанных кристаллов, а потом пропускал через них излучение. Которое фокусировал в линзы. Излучение проходило через вакуум. Не умею объяснить…
– А подрывной аппарат?
Большаков съежился:
– Был и подрывной аппарат. Страшно за ним наблюдать, честное слово! Сколько раз Михаил Михайлович получал ожоговые волдыри…
– Что у вас общего с Красиным? – вдруг резко спросил сыщик.
Лицо Большакова дрогнуло:
– С каким Красиным?
– Не прикидывайтесь, вас видели вместе.
– Это вам Грилюк рассказал?
