Лучи смерти - страница 63
Сазонов категорично подтвердил: показаниям дворника можно верить. Ефрейтор запаса гвардейской пехоты, пьет по праздникам, монархических взглядов. Никогда не врал, обязанности по надзору за опасным жильцом исполнял ответственно.
– Может быть, Разуваев вынес записки изобретателя заранее? – предположил Зубатов. – Подлил ему накануне яд замедленного действия. Химия в Берлине главная наука. О ней чудеса рассказывают. Ну, сгреб бумаги в чемодан – и к себе. Филиппов пропажи не заметил: не каждый же миг он занят своими опытами. А через день помер…
Все трое сошлись во мнении, что так могло быть. У Разуваева теперь не спросишь. Немцы агента Макса не выдадут. Дознание на этом можно прекращать: ни аппарата, ни документов, ни свидетелей. Догадки, которые, очевидно, правдивы, только доказательств никаких. Что докладывать государю?
– Формально я должен потрясти еще одного человека, студента Большакова, – вспомнил сыщик. – Пока Вячеслав Константинович в отъезде, надо успеть проверить всех из окружения несчастного доктора. Давайте его адрес.
Сазонов молча протянул ему лист бумаги из дела Большакова.
– Масляный переулок, – прочитал сыщик. – Это где у нас такой?
– На Васильевском острове, – пояснил жандарм.
– Давно я в эту глушь не забирался. Господа, честь имею!
Студент обитал в двухэтажном деревянном доме неказистого вида. Будто и не столица! Дворник впустил прилично одетого человека, но при этом счел нужным дать жильцу характеристику:
– Пошто вам наш стрикулист? Бесшабашный человек, и весь об нем разговор.
Это притом, что сыщик его ни о чем не спрашивал…
На стук дверь открыли быстро. То ли молодой человек кого-то ждал, то ли собирался уходить. На пороге стоял тощий, плохо причесанный парень, в очках, с короткой бородой, более похожей на щетину.
– Большаков Всеволод Всеволодович? – официальным тоном спросил сыщик.
– Да. А вы кто, извините? Ежели насчет задержки квартирной платы, так я все объяснил дворнику.
– Позвольте войти.
– Да-да, извините.
В комнате оказалось не прибрано и вообще как-то неуютно. На столе лежали книги вперемешку с корками хлеба. Постель разобрана, хотя уже стоял полдень, а простыня вся серая… И окна выходят на выгребную яму.
– Я коллежский советник Лыков из Департамента полиции.
Студент так и сел.
– Из полиции? А в чем дело? Я… ничего такого не знаю. На лекции не хожу, это правда, но…
– Всеволод Всеволодович, я здесь по другому поводу. Вы ведь были ассистентом доктора Филиппова, так?
Большаков приободрился:
– Ассистентом, пожалуй, сильно сказано. Михаил Михайлович… Он настолько многоразвитая личность, что, как филолог, я много почерпнул из общения с ним.
– Как филолог?
– Да. Я же учусь на филологическом.
– А его аппарат вы видели?
Парень опять потупился:
– Э-э… Извините, вы имеете в виду…
– Да, подрывной аппарат, с помощью которого Филиппов хотел остановить войны.
– Видел. Но мало что понимал в этом. Михаил Михайлович иногда допускал меня до мелких работ, не требовавших ученой квалификации. Ну…
– Понятно, – кивнул сыщик. И задал вопрос в лоб: – Кто, по-вашему, мог убить доктора?
– Убить?! – вспыхнул студент. – Но ведь он умер от порока сердца!
– Филиппов был убит, в этом у полиции нет сомнений. Ловко все подделали, скрыли улики. Я веду дознание обстоятельств его гибели. Мне нужны ваши показания. Можно пока неофициально, в устной форме.
– Убит… – ошарашенно повторил Большаков. – А ведь я это подозревал. Ну, не подозревал, скорее предчувствовал.
– Поясните, Всеволод Всеволодович. Что вы предчувствовали, а главное, почему?
– Этот дикий человек Яков Грилюк вызывал у меня сильные опасения. Вы знаете про Грилюка?
– Я арестовал его неделю назад в Москве.
– Арестовали? Он сознался?
– В чем?
– В том, что именно он убил Михаила Михайловича.
– Господин Большаков, вы сперва поясните мне мотивы. Зачем ему это делать?
– Яшка – пацифист, он свихнулся на борьбе за мир. Писал царю, писал европейским монархам. Требовал прекратить все войны.
– Вот как? – удивился Лыков. – Это для меня новость. И что монархи?
– Не ответили, конечно. И тогда малоросс ударился в другую крайность, извините. А именно в анархизм. Не надо, мол, никаких царей, всех бомбами взорвать, и наступит царство свободы.
