Лучи смерти - страница 36

– Мариан Ольгердович, – обратился он к поручику, когда немного успокоился. – В Ригу вы поедете во вторую очередь. Сначала ступайте в Териоки и найдите то место, которое описывал Хвольсон. Помните?

– Сто – сто пятьдесят саженей от дачи, где жил Филиппов, вниз по течению, на правом берегу, у изгиба реки.

– Правильно. Дача Беляева. Наденьте партикулярное платье. И вообще, пока ведется дознание, ходите в нем. Если тут шпионаж, нечего сверкать золотыми погонами.

– У меня нет здесь статского костюма, – растерялся поляк. – Он остался в Варшаве.

– Заведите.

– Слушаюсь, Алексей Николаевич. Я в Териоки, а вы?

– Я сегодня же выезжаю в Москву. Из Териок и из Риги шлите мне телеграммы туда, на полицейский телеграф, шифром номер три.

– У меня нет такого шифра…

– У генерала Таубе есть, он даст. Ну, прощайте!

Лыков удалился, думая, какой у поручика приятный акцент. Он всегда любил польский говор. Олтаржевский произносил русские слова как-то по-особенному и радовал слух сыщика. Вот только если ехать с ним за границу, придется делать Мариану Ольгердовичу паспорт на польское имя. Иначе вмиг разоблачат.

Всякий раз, приезжая в Первопрестольную, Лыков удивлялся. Какие разительные отличия от Петербурга! Здесь, наверное, хорошо жить вольнодумцам, отставникам, людям искусства. Государь и его двор далеко. А значит, далеко интриги, искания благ, холод дворцов и светских салонов… Взамен Москва требует распущенности. Раз нет поблизости царя, так делай что хошь! Отсюда грязь на улицах, неопрятные мундиры городовых и вонь выгребных ям.

Коллежский советник заселился в номера Фальц-Фейна на углу Тверской и Газетного переулка. Позавтракал, побрился и пошел в Большой Гнездниковский. Там в обширном внутреннем дворе находились службы, которые питерский гость намеревался посетить. Хозяйство московского обер-полицмейстера расположилось широко. Типография и адресный стол, сыскная полиция и охранное отделение, казармы городовых и конюшни конно-полицейской стражи заняли все окрестные здания. Сам дом обер-полицмейстера с роскошной служебной квартирой выходил на двор задами, а фасадом смотрел на Тверской бульвар. На обширном плацу чужие люди сразу бросались в глаза; все вокруг дышало правоохранительным духом.

Лыкову следовало начать с охранки. Но он хотел сперва заглянуть в сыскное, поздороваться с новым старым начальником. Василий Иванович Лебедев называл Лыкова своим крестным. Именно тот много лет назад разглядел в помощнике пристава, вчерашнем офицере задатки к сыскной службе. И посоветовал перейти из общей полиции туда. За минувшие годы перспективный чиновник сделал хорошую карьеру. В 1900-м его назначили исправляющим должность начальника МСП[14]. Больше двух лет держали с унизительной приставкой «и. д.» и лишь 23 февраля этого года утвердили. Теперь Лебедев в чине коллежского асессора командовал всеми сыскарями. На взгляд Алексея Николаевича, он вполне справлялся. За эти годы москвич и петербуржец неоднократно встречались, провели вместе несколько дознаний и подружились. И Лыков решил сначала поговорить с приятелем, узнать, что творится во второй столице.

Лебедев уже ждал его, извещенный телеграммой.

– Заходи, самовар стынет! – сказал он, крепко пожимая гостю руку. Высокий, статный, с приятным лицом, коллежский асессор выглядел красавцем. Алексей Николаевич осмотрел его придирчиво, как врач пациента, и отметил:

– Борода-то еще седее сделалась.

– У тебя будто нет.

– Я поэтому бороду и не ношу, только усы.

– Врешь, – рассмеялся москвич. – Забыл, Алексей Николаевич, что сам мне в прошлом году говорил? Когда в «Билло» мы с тобой намулындились…

– Забыл, – признался питерец. – Хорошо приняли, вот и запамятовал.

– Ты сказал, что борода у тебя нелепая, ты в ней какой-то шатаный стрюк, а не почтенный человек.

– Ну это я спьяну, – попробовал защититься Лыков. – Когда требовалось изменить внешность, борода всегда меня выручала. Хорошая она у меня, не смейся.

Приятели выпили по стакану чая, и Алексей Николаевич вздохнул:

– Да, вот оно как…

– Это ты к чему? – не понял Лебедев.

– К тому, Василий Иваныч. Ты еще молодой, не поймешь, боюсь. Давно прошло то время, когда я бороду отпускал и личность менял. И, между прочим, лазил по самым страшным вашим притонам. Эффенбах только диву давался, как меня там в ножи не взяли. А потом вызывал писаря, и я диктовал все, что выяснил о потайной Москве, чего его агенты никогда бы не узнали. Да, были дела…