– И что? – собеседники профессора были заинтригованы.
– А то, – ответил Хвольсон. – Когда я утром явился, вместо валуна в речке лежали его осколки. Словно кто-то кувалдой разбил! Но такой камень не возьмешь кувалдой… Я не знаю, как Миша это смог, но он смог.
– Скажите, пожалуйста, где именно находится это место?
– Точно не помню, три года прошло. Но от дачи Беляева, где жил тогда Филиппов, вниз по течению Териоки саженей сто – сто пятьдесят. На правом берегу, там еще река делает изгиб.
– Но вы не наблюдали взрывной аппарат в действии?
– Нет.
– И принцип его работы для вас загадка?
Хвольсон разгорячился:
– Господа! Для всего ученого мира это загадка, не только для меня. Скажите, что с его бумагами? Михаил Михайлович вел лабораторные записи, там все должно быть написано. Дайте мне их, и я отвечу на ваш вопрос.
– Записи пропали, – лаконично ответил коллежский советник.
– Как пропали? А сам аппарат? Можно изучить его и разгадать принцип действия.
– Аппарат разрушен.
– Кто это сделал, какой идиот?!
– Петербургское охранное отделение вело дознание смерти Филиппова и перевезло оборудование к себе на Мойку. Разобрать сумели, а собрать обратно уже не получилось.
Хвольсон хотел сказать что-то резкое, но передумал. Вместо этого он уточнил:
– Но куда делись записи?
– Никто не знает. Часть бумаг на Мойке, но они не представляют особой ценности. Самые главные работы исчезли.
– Кто же их забрал?
– Это, Орест Данилович, мы и пытаемся выяснить. Какого вы мнения о ближайших помощниках Филиппова? Я имею в виду Разуваева и Большакова.
– Разуваев – человек серьезный. Если у кого и спрашивать о принципах действия аппарата Филиппова, то у него. А Большаков просто милый юноша. Он чем-то нравился Михаилу Михайловичу. Знаете, к пятидесяти годам тянет завести ученика, оруженосца. Который смотрит тебе в рот и говорит всем, что ты гений.
– А Финн-Енотаевский?
– Я не люблю его, он какой-то… мутный.
– Яков Грилюк?
– Видел один раз, и мне хватило.
– Что он за человек?
– Опасный тип. Не знаю, зачем Миша приблизил его. Даже внешне отвратителен. Супруга очень пугалась, когда Грилюк приходил в дом. Он же харкает кровью! Лечиться не хочет. А в доме дети, долго ли подцепить заразу? Странно все это…
– Орест Данилович, последний вопрос, и мы уйдем. Скажите, Филиппов действительно был гений?
Хвольсон задумался. Думал он долго, по лицу ходили тени. Потом сказал:
– Да. В том смысле, который вы, господин Лыков, вложили в это слово.
– А какой, по-вашему, я вложил смысл?
– Вас как полицейского интересует, мог ли Филиппов открыть новый, крайне опасный и разрушительный вид оружия. Так ведь?
– Так.
– Вот я и говорю в этом смысле: мог. Он был серьезный ученый, а не популяризатор, как некоторые думают о нем из-за журнала. И он верил в свое изобретение, а опыты подтверждали его правоту. Закончив последние эксперименты, Михаил Михайлович собирался ехать во Францию к самому Бертло. А тот – выдающийся специалист по взрывчатым веществам. Они состояли в переписке, и Бертло очень ждал результатов петербургского эксперимента. И потом, я же видел осколки камня своими глазами! Так что, господа, дело плохо. Михаил Михайлович Филиппов изобрел что-то вполне страшное. А если бумаги его пропали, то все еще хуже.
– Что же вы молчали, профессор?
Хвольсон вспыхнул:
– О чем?
– О том, что человек, враждебный правящему строю, изобретает такое!
– Укоряете, что я не стал доносить на товарища? – вне себя от гнева крикнул профессор и вскочил: – Да пошел вон, полицейская шкура!
– Пусть я шкура, – согласился коллежский советник, – но сейчас что-то вполне страшное в руках либо германцев, либо революционеров. Вы кого выбираете?
– Никого я не выбираю. А вам лучше надо было делать свою работу. Филиппов ничего не скрывал. Он сам мне говорил, что охранка следит за каждым его шагом. И что, прошляпили?
Лыков почти выбежал из комнаты, Олтаржевский едва поспевал за ним. На улице сыщик еще долго не мог успокоиться. Обозвали шкурой, а он даже в морду за это не дал. И ведь ученый прав: почему охранное отделение допустило? Почему доктора не арестовали своевременно, если держали под наблюдением?
