— Я это… в город, — замялся дед. — Деньги вернуть.
Баба Маня все еще смотрела на него с недоверием, и тогда он договорил:
— Слышь, Мань, я чего тут подумал… Не будем их продавать. А пускай здесь живут. Авось, места хватит… Вон и журавли улетели…
— А что ж от меня тогда бежал без оглядки? — изумилась баба Маня. — Слов таких, человеческих, застыдился, что ли?
— Сам не знаю, — смущенно пожал плечами Авоська. — Сюрпризом хотел…
— Тогда я тебя провожу, — смягчилась баба Маня, усаживаясь на скамейку и переводя дух. А когда за поворотом загудела электричка, напутствовала: — Ты вот что, Авоська. На обратном пути зайди в аптеку и купи килограммов пять листьев эвкалипта. Они в коробках продаются. Так ты побольше накупи.
— А это еще зачем? — не понял Авоська.
— Лени к фикусу моему подбирается. Ему ведь, когда не спит, все время есть хочется. Э-э-э, а еще книжки читаешь. — Баба Маня постучала Авоську по лбу. — Коала только листьями эвкалиптов питаются. Боюсь, как бы ни съел чего вредного. Да! Заодно книгу купи, «Животные Австралии». Про болезни разные и привычки. Пусть будет на всякий случай. Зима долгая.
Двери электрички гулко захлопнулись, поезд вильнул хвостом, увозя сияющего деда Авоську в город, и колеса дробно застучали по рельсам:
«Трам-там-тук-тук! Даки-таки-тук-дук!»
«Тури-тури-тари-тари! Чики-дики-дон!» — достучала прутиком по перилам платформы баба Маня и неторопливо зашагала в деревню, высматривая на дороге свои тапки.
Во дворе здоровяк Кенг уже вовсю крутил ворот колодца, вытаскивая полные ведра с водой. Под шум стекающей воды он о чем-то сосредоточенно думал.
— Куда это Эму запропастился? — прервала его мысли Галка.
— У нашего Эму «a trip down memory line», — ответил Кенг, подхватил ведра и, стараясь не расплескать, потащил в дом.
Галка влетела следом:
— Переведи.
— Приступ ностальгии, — перевел Кенг и подошел к Лени, застывшему в обнимку со шваброй.
— Лени, — строго сказал Кенг, — я тебя о чем попросил?
— У? — замигал полусонными глазами коала.
— Я. Попросил тебя. Протереть полы. Этой шваброй, — членораздельно произнес Кенг. — А ты опять спишь? Тебе что, ночи не хватило?
— Ночью я гонял мышей, — беззастенчиво соврал Лени. А следом ему в голову пришла замечательная, на его взгляд, мысль: — А давай Эму на каждую ногу по тряпке привяжем, он туда-сюда по дому пройдет, и всё! Полы чистенькие! У него ноги — никакой швабры не нужно! А вот, кстати, и он!
В окно было видно, как во двор вошел Эму. Он безучастно смотрел по сторонам и словно ничего не видел. Затем вынул из-под крыла журавлиное перо, погладил его и спрятал обратно.
Кенг вышел из дома с опустевшими ведрами. Проходя мимо Эму, он сдержанно проронил:
— Ты бы не ходил смотреть на проходящие поезда. Попадешься в чьи-нибудь лапы. Тебе проблема, нам проблема.
— Как ты думаешь, у нас в Австралии сейчас ночь? — глядя вдаль, спросил страус.
— Может быть. Или вечер, — задумчиво посмотрел за горизонт кенгуру. — И все-таки, не ходи больше к поездам.
Эму кивнул. Потом поднял вновь наполненные водой ведра и потащил их в дом.
— Ностальгия? — справилась Галка у Кенга, провожая взглядом Эму.
Кенг кивнул.
— Кенг! Кенг! Глянь, похож я на сумчатого бобра? — вбежал во двор запыхавшийся Бобрик с привязанной к животу сумкой.
Он увидел озабоченные лица друзей и затормозил:
— Что? Опять что-то стряслось?
Бобренок стащил с себя сумку и в сердцах хлопнул ею о землю:
— На пять минут оставить нельзя! Да что же это такое?!
Весь день обитатели гостеприимного дома бабы Мани пытались чем-нибудь занять Эму, чтобы отвлечь его от невеселых мыслей.
— Ничего не понимаю, — удрученно произнес Бобрик. — Он же рыжий. Даже в цирке всем веселым клоунам положено быть рыжими, потому что рыжие — веселые. Пойду что-нибудь смешное для него придумаю.
Рыжий Эму был благодарен всем за проявление заботы, кивал, соглашался, улыбался, но печаль до конца не уходила. Она гнездилась где-то в солнечном сплетении и мешала дышать, отчего из груди страуса то и дело вырывались судорожные вздохи.
Под вечер вернулся из города дед Авоська с новым футбольным мячом и огромной клетчатой сумкой, доверху набитой картонными коробками. На коробках было написано «Эвкалипта — листья — прутовидного».
