— Тогда к кому?
Шеф сделал шаг вперед, отпер и приоткрыл дверь — та звучно скрипнула, — просунул голову в темный проем:
— Криста?..
Он сделал знак следовать за ним. Уэнди вошла и замерла посреди большой прихожей.
— Луис? — донесся женский голос. Затем послышались шаги.
Шеф словно бы предостерегающе посмотрел на Уэнди («Что это еще значит?..» — подумала она) и сказал в темноту:
— Мы в холле.
Снова раздались шаги, а за ними — голос:
— Вашу встречу на четыре часа отменили. А еще просили…
Слева из столовой возникла Криста и застыла на месте.
— Не знала, что к вам пришли.
— Не ко мне.
— Нет?
— Скорее, к тебе.
Женщина склонила голову набок, как собака, которая прислушивается к незнакомому звуку, и спросила:
— Уэнди Тайнс?
— Да.
Криста кивнула так, будто давно ждала этого визита, шагнула вперед, и на ее лицо упал свет — совсем слабый, но уже разгонявший тени. Уэнди чуть не ахнула. Не из-за увиденного, хотя при обычных обстоятельствах хватило бы и этого. Нет, она чуть не ахнула потому, что еще одна часть головоломки встала на место.
Даже в помещении Криста носила очки, однако в глаза бросались совсем не они, а широкие, крест-накрест, алые шрамы на лице.
Лицо со шрамом.
Кристе Стоквелл — так она представилась — было лет сорок, хотя вряд ли кто-то смог бы точно назвать ее возраст; хрупкая, с тонкими руками, невысокая и очень стройная.
Сели за кухонный стол.
— Оставим неяркий свет, хорошо?
— Конечно.
— Люди все равно разглядывают… Да я и не против — лишь бы не делали вид, будто ничего не замечают. Мое лицо — как слон в доме. Понимаете?
— Пожалуй.
— После того случая глаза стали очень чувствительными, и мне комфортнее в темноте. Весьма кстати, не правда ли? Не тема, а раздолье для здешних философов и психологов. — Криста встала. — Сделаю чаю. Хотите?
— Да. Вам помочь?
— Спасибо, не нужно. С мятой или обычный?
— С мятой.
— Очень хорошо, — с улыбкой сказала Криста, потом включила электрический чайник, достала пару чашек, положила пакетики. Уэнди обратила внимание, что женщина часто склоняет голову вправо.
Прежде чем сесть Криста ненадолго замерла, будто давая возможность рассмотреть свое лицо. Выглядело оно жутко — шрамы покрывали все пространство от лба до шеи, безобразные, воспаленные алые и пурпурные полосы бугрились на коже, как на рельефной карте, а редкие нетронутые места густо краснели, словно по ним прошлись наждачной бумагой.
— Договор запрещает мне обсуждать случившееся, — сказала Криста Стоквелл.
— Дэн Мерсер умер.
— Обязательств это не снимает.
— Все останется строго между нами.
— Вы репортер.
— Репортер, но даю вам слово.
Криста покачала головой:
— Какое теперь это имеет значение…
— Дэн умер, Фила Тернбола уволили, обвинив в хищении, Кельвин Тилфер угодил в психиатрическую клинику, у Фарли Паркса недавно тоже возникли неприятности.
— То есть мне надо их пожалеть?
— Что они с вами сделали?
— А так не заметно? Или включить свет поярче?
Уэнди потянулась через стол, взяла ладонь Кристы в свою.
— Расскажите, что произошло.
— Не вижу смысла.
Над раковиной тикали часы. За окном на занятия шли студенты — юные, бодрые, те, которых, как принято говорить, будущее ждет за ближайшим поворотом. Через год среди них окажется и Чарли. Сказать бы этим детям, что время бежит быстрее, чем они думают: моргнуть не успеют, как пролетят университетские годы, и еще десять лет, а потом еще десять. Только не захотят слушать, да и понять не смогут. Наверное, так и надо.
— Что бы они тогда с вами ни сделали — с этого все и началось.
— Как?..
— Не знаю. Однако следы, похоже, ведут к тому происшествию. Каким-то образом его последствия зажили собственной жизнью и до сих пор тянут за собой цепь жертв. А теперь и я попала в эту историю, стала ее частью. Ведь это по моим обвинениям — справедливым или нет — схватили Дэна Мерсера.
Криста Стоквелл, лицо которой словно вывернули наизнанку, вытащив наружу все хрящи и сосуды, подула на чай.
— Они тогда учились на последнем курсе. Я закончила годом раньше и начала писать работу на степень магистра по сравнительному литературоведению. Испытывала тогда большие финансовые трудности. Кстати, как и Дэн. Мы оба учились и работали одновременно. Он — в прачечной спортфака, я — тут, в этом самом доме, у шефа студслужбы Слотника, помогала по хозяйству, разбирала документы и тому подобное, сидела с его детьми (сам был в разводе, а я хорошо с ними ладила). Пока писала работу, жила здесь, в дальней комнате. Так тут и осталась…
