— Нет. Не мешает, — сказал Карин. Ника вошла в комнату и присела на тахту.
— Малиновый цвет — красиво, — сказала Ника. — Сам покупал? Или выбирал?.. Ну, ладно, некогда, иди ко мне… Скоро утро… Ты завтра идешь на работу?
— Во второй половине, — сказал Карин, — к двум часам. — И снова взглянул на портрет. — Ты что, художница?
— Я? Да. Я художник. Я вообще все… Я Ника…
… — Утром Ника сказала: Кофе готов. Я сделала тебе гренки. Вкуснее не бывает.
Они позавтракали. Потом Ника стала расхаживать по квартире…
— Так. Так. Так… Какие у тебя есть инструменты?
— То есть какие инструменты? — спросил Карин.
— Мне нужно срезать эту люстру.
— А что тебе для этого нужно? — спросил Карин.
— Да ножницы. Простые ножницы. Ага, нашла. Иди сюда. Помоги.
Она срезала люстру и положила ее на софу.
— Это твоя комната? — спросила она.
— Да, — сказал Карин.
— А та комната — ее?
— Да, — сказал Карин.
— Ее комнату не будем трогать, — сказала Ника.
Карин посмотрел на часы — уже девять.
— Ну, вот и хорошо, — сказала Ника, — надо позвонить в мебельную скупку.
— Зачем? — спросил Карин.
— Как зачем? Сдать эту софу. Больше на ней никто спать не будет. А если будет, то ни я, ни ты не будем знать — кто.
— А, может быть, не надо?
— Надо.
— Ну, ладно, раз надо, — сказал Карин, — а на чем я буду спать?
— Купишь что-нибудь менее малиновое на вырученные деньги.
Ника полистала справочник, нашла нужный телефон и позвонила в мебельную скупку.
— Алё! Доброе утро. Все пришли на работу?.. А кому из вас нужна малиновая софа? И модерновая люстра?.. Всем? Правильно… Продается за бесценок. Деньги нужны… Вот прямо сейчас нужны… Сию секунду… Улица Лермонтова, дом тридцать три, квартира тридцать три… Через сколько?.. Отлично! Ждем! — и повесила трубку. — Сейчас сюда прибудут скупщики…
Скупщики действительно приехали молниеносно. Трое скупщиков вошли.
— Где ваша софа и люстра?
— Вот. Быстренько забирайте.
— А деньги? Кому платить деньги?
— Карин, получи деньги.
У него в доме Ника заразилась общепринятой формой обращения по фамилии. Так к нему обращалась жена. Ника тут же с брезгливостью почувствовала бациллы расхожей матрицы и стала называть Карина — «любимый»… По цвету ее картин легко установить, что слух у нее тоже был абсолютный…
Пока Карин получал деньги и расписывался в квитанции, двое других скупщиков вынесли софу и люстру. Сунув квитанцию в карман, смеясь, следом за ними вышел и третий скупщик… Ника закрыла за ними дверь.
— Черт возьми, — сказал Карин, когда скупщики унесли софу и люстру.
— Печально?
— Нет, — сказал Карин. — Пустовато…
— Вот здесь, на этих стенах будут висеть картины…
— Какие картины?
— Лучшие в мире, которые создаст Ника… Ночь, звезды, море, солнце, весна, водопады и… землетрясение. Портрет повесишь вот здесь, над изголовьем, но без меня…
— А зачем землетрясение?
— Так надо, — сказала Ника. — Вот твоя визитная карточка.
И возвратила ему листок из его блокнота, на котором еще в самолете Карин написал свой адрес и телефон…
— С ума сойти!.. С ума сойти!.. Все, что угодно я мог предположить, но чтобы такое… Кому могло прийти в голову, что на свете и это бывает. Отдать сто с лишним картин… Но в них была вся ее жизнь… Как?
— В них была вся ее любовь к жизни…
— И ты…
— И я…
— То есть…
— Ага… Мадам не учла принципа избирательности, без которого не может быть искусства… Где бы ни появился художник, все, что вокруг него, он наполняет собой… Но в квартире Кариных предметы оставались обычными, словно художник не прикасался к ним… Квартира Кариных была сама по себе, а картины — сами по себе… Они висели на стенах отрешенно. Они были здесь чужие… Принцип избирательности был нарушен. А там, где этот принцип нарушается, надо искать трагедию…
— Значит, ты уже в квартире Кариных понял, что Карин не может быть художником?
— Да.
— Понял?
— Да. Понял.
— А, следовательно, чтобы выставить эти картины, настоящий художник должен быть мертв?.. Вот в чем твоя подножка с автопортретом…
— Автопортрет Вадима Карина нельзя было принять за автопортрет. Такая самовлюбленность звучала диссонансом среди всех остальных произведений… Но, как портрет — это было превосходное зрелище… Я не сомневался, кто-то увидел Карина влюбленными глазами… Впрочем, как и весь мир, который висел у него в комнате. Художник был феноменально талантлив. Раньше я никогда не встречался с такой манерой письма. Но ни одна из картин не была подписана автором. Так могла поступить только женщина, которая просто отдавала картины своему любимому, как отдавала себя. Она и не думала где-то выставляться. Все это было ей в высшей степени безразлично. Ее беспокоил лишь один зритель. Ее любимый. И только его ей надо было убедить, что она — художница… Что она — Ника! Становилось ясно, что все события должны развиваться вокруг этой женщины. И, конечно, точкой отсчета во всех моих построениях была личность Ники… Оставалось понять, каким образом ежедневно в квартире Кариных появлялись картины одна за другой… Ведь писались они не в его квартире…
