После успеха «Чайльд Гарольда» женщины засыпали Байрона письмами. Некоторые хотели развеять его скептицизм, другие просили его прочитать их стихи. Самой бесстыдной оказалась Кристина, леди Фолкленд, вдова друга Байрона, лорда Фолкленда, убитого на дуэли. Она вообразила, что Байрон влюблен в нее, потому что из жалости к ее бедственному положению оставил в вазе в ее доме 500 фунтов. Прочитав «Чайльд Гарольда», она решила, что все строки о любви в поэме обращены к ней. «Скажи мне, мой Байрон, неужели, когда ты так скорбно и нежно изливал свое сердце этой Тирзе, ты не имел в виду меня?» Она была убеждена, что «афинская девушка» не кто иная, как «твоя Кристина». Байрон в отчаянии отнес все письма своему юристу, но, когда сказал ей, что не будет ни читать их, не отвечать, она продолжала настаивать: «Почему, мой милый, ты не отвечаешь на мои чувства, как прежде? Умоляю, скажи мне, Джордж» и т. д.
Хотя Байрон никогда не чувствовал себя уютно в обществе, он все же со всей страстью предался светской жизни, которая била вокруг него ключом. Среди новых друзей, которых он приобрел после своего успеха, оказались две красивые, влиятельные и властные женщины. Одной из них была леди Джерси, признанная светская красавица и умница, покровительница всех модных балов. Она даже посмела отказаться от встречи с герцогом Веллингтоном, потому что он опоздал. Байрон стал любимцем на ее великосветских вечерах. Другой женщиной, с которой его связала долгая и крепкая дружба, оказалась Элизабет, леди Мельбурн, мать добродушного супруга Каролины Лэм. В скандальной связи Байрона со своей невесткой она играла роль его доверенного лица. В молодости она обладала загадочной красотой, но и в шестьдесят два была все еще хороша собой. Это была женщина, о которой мечтает любой мужчина: спокойная и рассудительная, женственная и даже чувственная, но чуждая женских причуд. Тактичная и понимающая леди Мельбурн никогда не терялась и не устраивала сцен.
Она с большим снисхождением относилась к человеческим слабостям. Женственные черты в характере самого Байрона располагали его к мягкости и житейскому опыту леди Мельбурн, которая стала его постоянной собеседницей и наперсницей. Возможно, он ценил ее еще больше за приятный контраст в нраве и понимании со своей матерью. Однако это приятное знакомство пробуждало в нем не только сыновние чувства. Байрон говорил леди Блессингтон: «Леди Мельбурн, которая могла бы быть моей матерью, так тронула мое сердце, как могли тронуть лишь некоторые молодые женщины. Она обаятельна – что-то вроде современной Аспазии. Я часто думал, что если бы леди М. была бы чуть моложе, то легко вскружила бы мне голову…»
В мае отношения с Каролиной настолько усложнились, что Байрон начал подумывать об отъезде, но не находил в себе душевных сил. Позже он говорил Медвину: «Женщины легко манипулируют мной, и она (Каролина. – Л.М.) приобрела надо мной такую власть, которую я не мог легко отбросить. Я долго покорялся, потому что ненавижу сцены и ленив от природы…» Он давал Каролине мудрые советы, зная, что она все равно не последует им: «Я подчинялся тебе и опять подчинюсь, если ты мне поможешь, но видеть, как ты несчастлива, – выше моих сил… Мы должны попробовать. Эта мечта, это двухмесячное помешательство должны закончиться…» Байрон собирался 1 июня отправиться в Ньюстед с Хобхаусом, «который старается, как ты и все другие, – писал он Муру, – помочь мне в этом затруднительном положении». Хобхаус, которого сэр Гарольд Николсон метко назвал «балансом в жизни Байрона», был встревожен затянувшейся связью своего друга, потому что лучше других знал, насколько далеко все зашло и как опасен побег. Но и в Ньюстеде они не могли найти спасения. Хобхаус писал: «К Байрону с письмами от леди К. Л. приходит паж – ужасный человек».
13 июня Байрон вернулся в Лондон. Во время своего отсутствия он был избран членом Лондонского Хэмпденского клуба, реформаторского заведения, состоявшего из либерально настроенных аристократов, таких, как сэр Фрэнсис Бердетт, который и рекомендовал Байрона. Байрон чувствовал себя не в своей тарелке среди инакомыслящих членов клуба. Однако и там он нашел людей, близких ему по духу. Одним из самых активных новичков оказалась леди Оксфорд. К середине июня Байрон и Хобхаус стали частыми гостями на ее балах и вечерах. Красивая и образованная Джейн Элизабет Скотт, графиня Оксфорд, была дочерью приходского священника и росла под влиянием идей Французской революции. Ее пылкое стремление к радикальным социальным изменениям могло сравниться только с увлечением красивыми мужчинами, которые по убеждению или влечению разделяли взгляды графини. Она вышла замуж в 1794 году, в возрасте двадцати двух лет, за Эдварда Харли, первого графа Оксфорда и Мортимера, но вскоре устала от роли светской дамы и полностью посвятила себя реформаторскому движению и его сторонникам. Ее первым любимцем после того, как граф, в юношестве придерживавшийся радикальных взглядов, превратился в благодушного политика и мужа, стал один из парламентских лидеров, сэр Фрэнсис Бердетт. Леди Оксфорд была свободна от условностей и следовала на поводу у своих страстей с готовностью, обычной среди английской аристократии, но с еще большей беспечностью. Принцесса Уэльская, чьей близкой подругой она была в 1812 году, простила ее за то, что графиня «была милостива к сэру Фрэнсису Бердетту», и обвинила лорда Оксфорда, потому что «он оставил такую молодую и красивую женщину на целую неделю в сельском доме с таким привлекательным и смелым джентльменом». Когда леди Оксфорд во всем призналась мужу, «он произнес, что ее откровенность настолько притягательна, что он полностью ее прощает». Леди Оксфорд не было нужды избавляться от столь благодушного и терпеливого мужа.
