«Моя милая Каролина, если слезы, которые ты видела на моих глазах и которые я не склонен проливать зря, если волнение, с которым я расставался с тобой, если все, что я сказал и сделал и готов сказать и сделать вновь, не убедили тебя в истинности моих чувств, которые вечно останутся неизменны, моя любовь, то у меня больше нет других доказательств… Знаешь, я бы с радостью отказался от всего в этом мире и в том ради тебя, и если я этого не сделал, то неужели ты мне не поверишь? Мне все равно, что думают другие… Я был и остался твоим, чтобы служить тебе, почитать и любить тебя и чтобы лететь за тобой куда угодно и тогда, когда ты этого захочешь».
Когда Каролина уехала, страсти немного улеглись, но Байрон продолжал писать ей, зная, что она ждет его писем, и желая предотвратить возможный скандал. От принца-регента леди Бессборо узнала, насколько широко распространились слухи о связи Байрона и Каролины и в каком смешном свете их всех представляли. Лорд Мельбурн сказал принцу, что Каролина свела его с ума, а Байрон околдовал всю семью, «матерей и дочерей». «Никогда не слышал ничего подобного, – воскликнул принц, – выбрать мать в доверенные лица!»
Байрон всегда был невысокого мнения о матери Каролины, впоследствии он называл ее «Леди Лесть». Но принц правильно догадался, что Байрон избрал своим доверенным лицом леди Мельбурн. Ей он с откровенностью и едким цинизмом доверял свои чувства по отношению к Каролине и другим женщинам. Но даже ей он не мог признаться в своих нежных чувствах, которые находили отражение только в стихах.
Прежде чем Байрон отправился из Лондона в Челтнем, Ньюстед наконец был продан. 14 августа поместье выставили на аукцион, но по совету Хэнсона Байрон не принял ни одного предложения, и на следующий день Томас Клотон, юрист из Ланкашира, предложил ему 140 000 фунтов за всю собственность, включая деревянные строения, 3200 акров парка и ферм и мебель. Предложение было принято, но Клотон скоро отступился и запросом документов на поместье и другими уловками отложил выплату денег, включая задаток в 25 000 фунтов. Байрон опять оказался в затруднительном положении.
После напряженных трудов весной и летом Байрон был рад провести время в спокойном кругу семейств Джерси, Холланд, Мельбурн и других лондонских друзей, которые в сентябре собрались на модном водном курорте. Лорд Холланд убедил его написать речь к открытию нового театра «Друри-Лейн», построенного после того, как старый театр был разрушен в 1809 году. Устроили специальный конкурс на лучшую речь, но Байрон отклонил это предложение. «Не хочу соперничества», – сказал он леди Мельбурн. Однако, когда ни одну речь не одобрили, Байрон согласился порадовать лорда Холланда, но ему пришлось приложить немало усилий, чтобы написать что-нибудь подходящее, и, хотя занятие его утомило, он не мог не согласиться с заявлением своего друга Перри в «Морнинг кроникл», что «в некоторых местах речь не очень благозвучна, но в общем весьма культурная».
Облегчение, испытанное Байроном после унизительного романа с Каролиной Лэм, отражено в его письме к леди Мельбурн: «…вам будет приятно услышать, что я мечтаю, чтобы это наконец закончилось, после чего я, конечно, не буду искать путей сближения с ней. Дело не в том, что я люблю другую, просто любовь не для меня, я устал быть дураком… По раннему опыту сужу, что любовь – нечто автоматическое, будто плавание. Когда-то мне нравилось и то и другое, но, поскольку теперь я не плаваю, а только бултыхаюсь в воде, любовь для меня теперь лишь некая обязанность…»
Байрон не признался леди Мельбурн, насколько сильно он был привязан к Каролине. Но ему была необходима ее помощь, не только для того, чтобы избавиться от надоевшей Каролины, но и чтобы узнать нечто важное для себя. Байрон признался леди Мельбурн, что обманывал и себя и ее, когда говорил, что не любит другую. Он поразил ее признанием: «…была и есть одна женщина, на которой я мечтал жениться, если бы не помешали эта связь и другие обстоятельства… Я имею в виду мисс Милбэнк. Я мало знаю о ней и не думаю, что у меня есть надежда добиться ее расположения. Но никогда не встречал я женщины, которая бы вызывала во мне большее уважение».
