Литературная деятельность Байрона не прекратилась с переездом в Пизу, хотя Медвин и удивлялся, откуда он берет время писать. Поэта раздражало отношение Меррея к «Дон Жуану» как к «неродному ребенку» и его нерешительность по отношению к «Каину». Байрон не желал изменять «нечестивые» строки, чтобы заставить Люцифера «говорить как епископ Линкольна… Неужели эти люди более нечестивы, чем сатана Мильтона или Прометей Эсхила?». Но все же, как и надеялся Байрон, Меррей делал свое дело по отношению к «Дон Жуану». Биограф Меррея, Сэмуэл Смайлз, вспоминал: «Агенты книготорговцев заполонили улицу перед домом на Элбемарл-стрит, и из окон в ответ на их шумные требования подавали пачки книг». Байрон немного успокоился, когда Меррей наконец предложил ему двадцать пять тысяч гиней за последние три песни «Дон Жуана» и три пьесы, «Сарданапал», «Двое Фоскари» и «Каин», которые были изданы 19 декабря.
Мысли об Аде постоянно пробуждали в душе Байрона ностальгические воспоминания о прошлом. 10 декабря, в день ее рождения, он написал Меррею: «Хотелось бы знать, когда я вновь увижу ее. Я заметил любопытное совпадение, похожее на перст судьбы. Моя мать, моя жена, моя дочь, единокровная сестра, мать моей сестры, незаконнорожденная дочь и я были единственными детьми в семье». Локон волос Ады, присланный Августой, побудил Байрона написать письмо Аннабелле, которое он так и не отослал. Он благодарил ее за надпись и имя, вложенные в письмо вместе с локоном, потому что на память ему не осталось никаких слов, написанных ее рукой, кроме слов «домашнее хозяйство» в старой хозяйственной книге. Но после этого Байрон вновь спустился на землю: «Я сжег твою последнюю записку по двум причинам: во-первых, она была написана не в очень приятном духе, а во-вторых, я хотел бы услышать слова, сказанные лично тобой… Мы оба совершили большую ошибку, но теперь все позади… Я говорю все это, потому что, несмотря ни на что, считал, что мы сможем вновь быть вместе даже через год после нашего расставания, но потом я совсем потерял надежду. Но именно эта невозможность начать все сначала и должна стать причиной наших дружественных отношений…»
Байрон и Шелли во многом расходились в своих взглядах на религию, потому что у Шелли было устоявшееся мнение, а Байрон оставался неуверенным скептиком, иногда сомневающимся в своем собственном скептицизме, что однажды и произошло во время обсуждения «Каина». По словам Трелони, Шелли воскликнул: «Думаю, Мэри, что он немного лучше, чем христианин!» Как ни было Байрону неприятно обсуждать религиозные воззрения других людей, он, так же как и Шелли, сурово восставал против жестокости и актов фанатизма, совершаемых во имя веры. Когда Медвин поведал о человеке, обвиненном в ереси и приговоренном к сожжению заживо, Байрон воскликнул: «Мы должны попытаться остановить это аутодафе!» Шелли был в ужасе и хотел седлать лошадей и немедленно отправиться в Лукку, чтобы освободить несчастного. Байрон оказался более осторожным и практичным. Он написал письмо Фредерику Норту, графу Гилфорду, который «обладал влиянием на этих великих герцогов и королей, которые способны сжигать других людей». Он отправил Тааффе в Лукку, чтобы разузнать обо всем поподробнее и добиваться у властей обжалования приговора. Когда Байрон узнал, что приговоренный бежал во Флоренцию и сдался там властям, которые не собирались сжигать его, он успокоился.
В конце года Байрон согласился позировать талантливому скульптору Лоренцо Бартолини. Однако сходство с оригиналом еще больше убедило его в том, что на тридцать четвертом году жизни он уже испытал все и молодость была позади. Свидетельством этого было то, что Байрон уже не стремился ко всепоглощающей страсти и довольствовался спокойными отношениями с Терезой. Осознание этого сделало его жизнь в Пизе легкой и приятной. Чего нельзя сказать о Терезе, которая, будучи оторванной от дома и друзей, опасалась того, что Байрон отдаляется от нее, и пыталась вновь завоевать его. Она восхищалась начитанностью Мэри Шелли и ее интеллектом и наивно полагала, что Байрон будет любить ее больше, если она станет подражать этому образцу. Но Байрон уже высказал свои взгляды на «умных девиц». В Терезе его привлекали ее молодость, красота и наивное обаяние.
