Прежде всего Трелони вновь воодушевил Уильямса и Шелли на воплощение в жизнь плана, который они давно вынашивали: построить лодку и провести лето в заливе Специя. Байрон настолько заинтересовался этим планом, что попросил Трелони связаться с его другом Робертсом в Генуе и нанять его для строительства лодки с просторной каютой, не жалея средств, чтобы создать «шедевр красоты». Позднее Байрон сожалел о последнем замечании, потому что лодка обошлась им в десять раз дороже, чем первоначально намеченные сто фунтов. Шелли остановился на лодке размером семнадцать или восемнадцать фунтов, но «которая бойко бы шла под парусом и на веслах».
Отношения Байрона с Мерреем настолько раздражали его, что поэт решил отказаться от услуг своего издателя, если возможно, не ссорясь с ним. По словам Медвина, Байрон так охарактеризовал Меррея, рассказывая о рукописи «Небо и земля», очередной «богохульственной» драме о любви ангелов к дочерям земли: «Дуглас Киннэрд говорит, что не может найти издателя, который согласился бы напечатать ее. Ее предложили Меррею: но это самый робкий издатель на земле, который пугается даже названия».
Однако известия о том, что Меррея могут привлечь к уголовной ответственности за публикацию «Каина», вынудили Байрона написать ему в суровой и одновременно успокаивающей манере: «Молю только, чтобы любые санкции, направленные против вас, обрушились лучше на мою голову… Если вы лишитесь доходов от публикации, я передам вам часть или весь свой гонорар… Если приговор будет приведен в исполнение, я вернусь в Англию…» Сложившаяся ситуация послужила оправданием для возобновления отношений с Мерреем. Предав всю тоску бумаге («Вся моя злоба испаряется от прикосновения пера к бумаге…» – говорил он леди Блессингтон), Байрон полюбовался из окна кабинета лунной ночью и завершил письмо такими словами: «Я пишу вам обо всех неудачах и неприятностях при летней луне – здесь у нас зимой светлее, чем у вас в самые жаркие дни, – которая освещает извилистую Арно, здания и мосты, такие тихие и спокойные. Насколько мы ничтожны перед самой малой из звезд!»
В феврале Байрон узнал, что 28 января умерла леди Ноэль. Он давно ждал этого часа, но когда это наконец произошло, он, невзирая на частые шутливые замечания о живучести и отменном здоровье этой дамы, с состраданием вернулся мыслями к прошлому и к Аннабелле. Когда к нему зашел Медвин, все слуги были в трауре, и Байрон сказал ему: «Мне жаль бедную леди Байрон! Должно быть, она сильно горюет, потому что обожала свою мать. Все подумают, что я рад ее смерти, но они сильно ошибаются».
По условиям развода доход от поместий Уэнтворта, составляющий примерно десять тысяч фунтов в год, должен был быть разделен судебными исполнителями после смерти леди Ноэль между двумя сторонами. Байрон немедленно написал Киннэрду, назначив своим судебным исполнителем сэра Фрэнсиса Бердетта, близкого друга-политика Хобхауса, и попросив застраховать жизнь леди Байрон на десять тысяч фунтов, поскольку после ее смерти доход от поместий Уэнтворта перейдет к другим наследникам. Согласно условиям завещания, Байрон должен был принять титул Ноэлей и впервые подписался «Ноэль Байрон». Часто встречающееся утверждение о том, что он гордился совпадением своих инициалов «Н. Б.» с именем Наполеона Бонапарта, основано на единственном свидетельстве Стендаля, который встречался с Байроном в 1816 году.
Хэнсон сообщил, что «общая сумма арендной платы за земли Уэнтворта, по нашим данным, составляет шесть тысяч триста тридцать шесть фунтов в год…». Исключая плату за содержание поместий и другие расходы, доля Байрона составляет около двух с половиной тысяч фунтов. Его общий доход приближался к шести тысячам фунтов из фондовых запасов и от поместий. В дополнение к этому он зарабатывал в год больше двух тысяч фунтов своим писательским трудом, но этот источник доходов стал оскудевать.
Байрон мог позволить себе щедрость в отношении Ли Ханта, который через Шелли постоянно требовал денег. Живя зимой в Плимуте в стесненных обстоятельствах с больной женой и детьми, Хант уже потратил все наличные сбережения своего брата Джона и в отчаянии обратился к Шелли, который прислал ему сто пятьдесят фунтов. В то же время Хант постоянно докучал Байрону просьбами выслать ему денег на выезд за границу. Оскорбительная фамильярность его тона делала просьбу еще более нахальной. Письма Ханта к Байрону полны наглости и подхалимства, что еще больше раздражало последнего, когда их отношения ухудшились. 27 января Хант писал из Плимута:
