После того как губернатор Пизы запретил стрелять из пистолета в саду дома Ланфранки, Байрон стал назначать встречи некоторым друзьям в доме приятелей доктора Вакки[29] – Кастинелли, которые жили за городом. Почти каждый день в хорошую погоду Байрон с друзьями ехали на виллу ла Подера и стреляли из пистолетов по мишеням. Согласно местной традиции, в этот сельский дом Байрона влекло и присутствие Марии, красивой темноволосой крестьянской девушки. Тереза и Мэри часто посещали место сборов. Для Мэри, очарованной интеллектом и обаянием Байрона, это была единственная возможность войти в мужской кружок, где она могла бы занять достойное место благодаря своему характеру и интересам. Она с ностальгией вспоминала вечера на вилле Диодати и поездки в лодке по Женевскому озеру.
Позднее в своем журнале Мэри пыталась объяснить себе, «почему Альбе своим присутствием и голосом пробуждал в моей душе такие глубокие чувства и эмоции». Мэри не могла не признать, насколько сильно ее тянуло к Байрону и физически и духовно. Как она могла, даже когда рядом был Шелли, остаться равнодушной к очарованию Байрона, которому не могла противиться ни одна женщина? Герои ее поздних романов были очень похожи на Байрона.
В декабре Байрон начал устраивать еженедельные обеды во дворце Ланфранки для своих друзей-мужчин (женщин не приглашали). Тааффе, Медвин, Уильяме и Шелли были частыми гостями. Шелли наслаждался беседой о литературе и философских предметах, пока она не переходила в светский разговор, который он не любил. Остальные за бутылкой вина беседовали до двух или трех часов утра. Байрон никогда не был близок с другими друзьями Шелли. Князь Маврокордатос, греческий патриот, обучавший Мэри греческому языку, в июне отправился на родину, чтобы принять участие в освободительной борьбе, но его кузен князь Аргирополи остался в Пизе, и Шелли познакомил его с Байроном, вновь пробудив в том надежду на успех греческого освободительного движения.
Осознавая, что своим присутствием досаждает властям, Байрон тем не менее был равнодушен к этому, потому что ранее уже вызвал возмущение властей Романьи, где фанатики даже призывали убить его. Привыкнув к мягкому климату и приятному обществу Пизы, Байрон ощущал удовлетворение, которого не испытывал уже многие месяцы. Новые знакомые были очарованы им. Медвин, вскоре начавший делать заметки о своем знаменитом современнике, полностью попал под дружеские чары поэта. Байрон, осознавая, что о нем станут писать мемуары, все же не воздерживался от разговоров о своей жизни и любовных увлечениях, хотя иногда с удовольствием морочил Медвину голову.
Медвин писал: «Никогда не встречал человека, который блистал бы в обществе больше его. Возможно, это оттого, что он не стремится блистать. Он свободно выражает свои мысли, даже не задумываясь. Как и в письмах, он не подыскивает изящных слов и выражений: он ничего не скрывает, не делает из ничего тайн. Он свободно рассказывает обо всем, что сказал или сделал, словно хочет, чтобы весь мир узнал об этом, и не стремится скрыть свои ошибки… Он ненавидит споры и никогда не стремится победить в них. Он дает каждому возможность высказаться и обладает умением повернуть разговор в такую сторону, какая особенно по вкусу его собеседнику. Он никогда не хвалится своей литературной славой, гордится тем, что он светский человек и денди, а его забавные рассказы неистощимы. Во всем он впадает в крайности».
Шелли был также потрясен личностью человека, чей литературный гений настолько превосходил его собственный, что в первые месяцы пребывания Байрона в Пизе молодой поэт писал мало. В августе он написал из Равенны: «Я в отчаянии оттого, что не могу соперничать с лордом Байроном, но нет другого такого человека, с которым стоило бы состязаться». Позднее он говорил Горацию Смиту: «Я не пишу, потому что прожил слишком долго рядом с лордом Байроном, и свет солнца ослепил светлячка…» Относительно «Каина» Шелли писал: «Бесконечность не дивилась так прекрасным творениям Бога, уставшего от пустоты во Вселенной, как я дивлюсь последним произведениям этого ангельского духа, заключенного в бренную оболочку стареющего тела. Пусть весь мир завидует ему и восхищается». Байрон же, который не испытывал особенного восхищения поэзией Шелли и иногда подтрунивал над ним, как и над другими своими друзьями, по-человечески искренне был привязан к нему и уважал его за ум и честность.
