«Литературная газета» полностью ее перепечатывает и тут же, в редакционном вступлении, кается во всех своих грехах и ошибках. «Мы допустили литературщину», «мы оторвались от общих задач культурной революции», «мы допустили ряд полемических перехлестываний», «критику т. Мехлиса мы относим на свой счет…» О бедном Авербахе нет и речи. Ни полслова в защиту его.
Вместе с тем целый ряд организаций, которые еще недавно находились в трогательном единомыслии с руководством РАПП, торопятся одна за другой вынести постановления о «полном согласии с т. Мехлисом». Это, конечно, самый красноречивый признак того, что старый кумир низвергнут. Цену «полным согласиям» и «всемирным присоединениям» советских литературных – а впрочем, и всяких других, – организаций мы за последние годы узнали достаточно хорошо, чтобы насчет природы такого внезапного энтузиазма не обманываться.
Что же пишет Мехлис?
Прежде всего, он подчеркивает недопустимое отставание пролетарской литературы. Страна предъявляет писателям счет. «Социалистический счет должен быть оплачен». В переводе на более прозаический язык это значит, что писатели должны немедленно, теперь же, давать романы и повести на современные темы, проникнутые современнейшей идеологией, без всяких уклонов и загибов. Затем Мехлис требует «изжития буржуазных остатков вольницы», – что в комментариях не нуждается… Достается не только Авербаху, не только Демьяну Бедному, но и Льву Толстому. По поводу него Мехлис заявляет:
«Наш рядовой рабочий, борющийся сознательно за дело своего класса, не верующий в Бога, участвующий в соцсоревновании, по-коммунистически относящийся к труду, осознающий свою работу, — стоит по своей идеологии несколькими головами выше любого (подчеркнуто Мехлисом) буржуазного ученого и писателя, находящегося в плену у "боженьки", у мракобесия, верно служащего закабалению пролетариата капиталом».
Теория живого человека — «идеалистическая дребедень». Это «эмиграция от классовых битв пролетариата к "вечным" проблемам, "вечным" законам развития общества». Попутчики должны быть окончательно перевоспитаны в союзников, а заодно должна быть «беспощадно разоблачена кулацкая идеология некоторых писателей, прячущихся под маской попутничества». Во всей литературной работе, в целом, нужна строжайшая «плановость».
Грехи Авербаха и подведомственных ему органов перечислены и вскрыты с особой тщательностью. И если Мехлис вскользь осуждает «некоторых товарищей» за то, что они «действуют по системе:
– Бац в морду!»
– то впечатление от его статьи лучше всего резюмируется именно так.
Потерпевший попробует защищаться, вероятно. Но к кому он обратится за помощью? Друзей и сторонников у него с каждым днем будет меньше. Остается одно: раскаяться, просить о помиловании.
Итак, в истории управления советской литературой начинается, по-видимому, новый период. Судя по теперешним данным, он будет самым тяжелым из всех. Я сказал в начале статьи, что все эти «события» прямого, настоящего отношения к литературе не имеют. Но, конечно, они на ней и судьбах ее отражаются. Кажется, никогда еще литература в России не была действительно такой «многострадальной», как сейчас.
P.S. 1 декабря состоялся «пленум правления РАППа». На этом заседании Авербах произнес трехчасовую речь.
Он признал необходимость перестройки РАППа и согласился с тем, что «рапповское руководство плохо выполняло указания партии». Но тут же указал, что его противники одушевлены не столько желанием помочь РАППу в борьбе, сколько «другими соображениями»… Намек этот вызвал иронические возгласы слушателей. Московская пресса считает, что «экзамена Авербах не выдержал».
< «ИЮНЬ-ИЮЛЬ» А.МИТРОФАНОВА. –
НОВЫЕ РАССКАЗЫ И.БАБЕЛЯ >
Здесь, в эмиграции, мы получаем далеко не все советские книги. Поэтому здешний критик лишен возможности быть вполне самостоятельным в поисках и выборе тех произведений, которые действительно могут быть причислены к «выдающимся». Если книга подписана более или менее известным именем, то, разумеется, она доходит до нас, — независимо от того, как отнеслись к ней московские рецензенты. Но сейчас в России на сто новых книг в среднем только пять или шесть принадлежат писателям, нам знакомым. Поток «литпродукции» по преимуществу анонимен. Разбираться в нем приходится только на основании того, какое впечатление какая книга в России произвела, т. е. по журнальным и газетным отзывам или статьям. Отзывам не всегда и не во всем веришь, многое в них приходится вычитывать между строк и даже иногда брань истолковывать и оценивать как похвалу, но все-таки внимание к книге неизвестного автора возникает только после отзыва, чем-либо заинтересовавшего. Обычно только после этого критик книгу получает и читает… Положение ненормальное, конечно, но ненормально наше положение здесь вообще, в целом. Удивляться ли что оно оказывается таким и в частностях?
