С Воронским и его единомышленниками вступил в бой «юркий» Авербах. Сначала он оказался побежден. Но затем, отступив и сделав несколько ловких стратегических ходов, добился полного торжества. «Правая опасность» была объявлена и официально признана главнейшей опасностью, угрожающей советской литературе. Авербах был «левым» или представлялся таким. На деле его левизна была только большей преданностью правительственной цензуре и партийному внушении: и основана была только на большем пренебрежении к творчеству. Это именно он и его друзья постоянно цитировали слова Ленина о «части общепролетарского дела», указывая, что, помимо задачи быть такой «частью», других задач у литературы нет и быть не может. Казалось, Авербах занял пост «руководящего товарища» прочно и надолго.
Действительно, он царил несколько лет. Но жизнь у него сложилась трудная. Если «враги справа» были разгромлены, то немедленно нашлись «враги слева», заносчивые и упорно добивающиеся влияния. Приняв от Воронского власть над советской словесностью, Авербах принял, — будем к нему справедливы, — и некоторые азбучные истины: он, например, вместе с Либединским, отстаивал теорию о необходимости изображения «живого человека» в искусстве, — отстаивал и отстоял. Правда, «живой человек», по Авербаху и Либединскому, должен был обязательно быть коммунистом, «партийцем», иначе интерес к нему был бы преступен (именно в этом и была «левизна» Авербаха, по сравнению с Воронским), — но если герой романа состоял членом «нашей партии», то допускалось рассказывать не только о его подвигах на различных фронтах строительства, но и о его разговорах с женой и даже иногда о его любовных увлечениях или невзгодах. Недавно из группы Авербаха раздался голос в защиту того, что пролетарский писатель может коснуться иногда и темы смерти, хотя бы для преодоления и посрамления Льва Толстого и его Ивана Ильича. Авербах пропагандировал и лозунг о «срывании всех и всяческих масок», вокруг которого было за последнее время столько шума в России. Происхождение и судьба этого лозунга достойны внимания: он представляет собою фразу Ленина о Толстом. Толстой, по мнению Ленина, срывал все маски с тех, кого изображал. Авербах и его друзья предложили сделать метод Толстого методом пролетарской литературы. Предложение было опрометчиво, и неудивительно, что оно вызвало страстный отпор: во что бы превратились стопроцентно-добродетельные герои большинства советских романов, если бы с них «сорвать маски», что обнаружилось бы под масками? Авторы дрожали от страха и негодования. «Какие это, скажите, маски на большевиках?» – в притворном недоумении спрашивали они, поднимая очи к небу.
Все это привело к парадоксальному положению: Авербах и РАПП оказались защитниками писателей, последним легальным оплотом мысли и слова в России. У нас по старой памяти, по впечатлению от его борьбы с Воронским, он считается предателем и убийцей литературы. Но времена изменились. Авербаху пришлось отбиваться от новых «юрких ничтожеств». И по-своему прав был тот недавно приехавший из Москвы беллетрист, который в частном разговоре сказал:
— Напрасно ваша печать травит Авербаха… Он сейчас лучше всех других.
Если выбирать «из двух зол», то сейчас это, пожалуй, действительно, так. Полемика рапповских вождей с «Комсомольской правдой» предпочтительность такого выбора окончательно подтвердила. Комсомольский иронический лозунг: «Из рапповцев сделать большевиков» ничего хорошего литературе не обещал.
Полемика длилась долго. Не сразу можно было предвидеть, чем она закончится. Но теперь сомнениям места больше быть не может.
В спор вмешалась партия. Вмешательство произошло не в столь громоподобной форме как бывало иногда в былые годы, — без резолюций ЦК во всяком случае… Но все-таки «центральный орган нашей партии дал исчерпывающие указания», как смущенно и стыдливо замечает один их самых преданных Авербаху печатных органов – «Литературная газета». Указания даны в виде статьи ответственного секретаря московской «Правды» Л. Мехлиса под названием «За перестройку РАПП». Статья огромная, властная и решительная по тону.
