"Разложение – главная видимая мысль романа" >15 , – говорил Достоевский о «Подростке», и действительно это видимая мысль, так как отпечаток «эпохи всеобщего обособления» доходит даже до ритмико-речевой внешности повествовательного строя этого – и не только этого – произведения Достоевского. Но, как видно из сказанного, воплощаясь в художественном мире Достоевского, эта коренная ситуация действительной жизни тут же и отрицается открытием несовместимости раздробленности и человечности, проявлением того, как обособленная частица может оказаться и оказывается наполненной всеобщими связями и «сердцевина целого» вдруг особенно концентрированно воплощается в какой-либо отдельной детали. Поэтому произведения Достоевского, как писал Толстой, «передают чувства, влекущие к единению и братству людей» >16 .
Присущая Достоевскому диалектика объединенности и обособленности выявляется, например, в принципиальном для стиля этого писателя появлении и взаимоотношениях двойников: с одной стороны, несоединимость разных сторон во внутренне противоречивой человеческой целостности приводит не только к объективации, но даже к персонификации противоположностей, но в то же время двойник проясняется как таковой лишь в той или иной форме совмещенного сосуществования со своей первичной основой. Двойники существуют и вместе друг с другом, и одновременно друг в друге, и ни одна из этих форм бытия не может обойтись без другой.
Аналогичная глубинная структура совмещения противоположностей обнаруживается и в организации повествования многих произведений Достоевского. Лихачев писал о том, что Достоевскому нужны рассказчики и хроникеры, «чтобы ввести самого себя в действие, максимально это действие объективировать, создать необходимое соучастие рассказчика в рассказы-ваемом» >17 . Это, конечно, верно, но еще важнее роль рассказчиков в структуре организуемого автором «большого диалога». Повествователь у Достоевского, в отличие от повествователя у Толстого, принципиально не возвышается над героями, но реализует, проясняет связи между ними и, находясь на одном уровне с героями, переводит эти связи из внешних во внутренние. И опять-таки повествователь совмещает здесь противоположности: он не может быть просто одним из героев и не может быть «всезнающим автором». И опять-таки противоположности эти, совмещаясь, ни в каком моменте не могут слиться воедино.
Таким образом, одной из важнейших форм выражения авторской позиции в произведениях Достоевского становится особая система одноуровневых отношений «повествователь – герои», при помощи которой обеспечивается переход внешних связей между ними в связи внутренние и автор, будучи носителем и выразителем связей >18 людей, голосов, миров друг с другом, оказывается одновременно и вместе с героями, и внутри каждого из них.
Если у Толстого, особенно в его позднем творчестве, «последние», по Достоевскому, противоположности «я и все» сливаются в итоговом синтезе и образ повествователя предстает как воплощение именно такого слияния, то в художественном мире Достоевского и здесь обнаруживается лишь совмещение этих последних противоположностей, опять-таки нераздельность и неслиянность «я и все». Каждое подлинное человеческое "я", по художественной логике Достоевского, не может не совмещаться с другими, не стремиться к общению и – в пределе – слиянию с ними, и вместе с тем оно не может не относиться к другому "я" именно как к другому миру, как к противостоящему ему «ты», и всеобщий диалог Достоевского, будучи непрерывным совмещением "я" и «ты», никогда, однако, не оказывается их слиянием.
У Достоевского в последней глубине отыскивается не охватывающая всех единая и единственная «правда», а общее всем живительное внутреннее противоречие и, как его выражение, «переходность», неискоренимое стремление к высшей гармонии, чреватость ею – и невозможность ее окончательного обретения, ее полного осуществления. В этой глубине открывается всеобщая трагедия человеческого бытия и человеческого сознания и коренящиеся в этой трагедии перспективы и катарсис. Именно эта объединяющая всех человеческая трагедия и является предметом эпического воссоздания в повествовательном строе прозы Достоевского, в стиле его произведений.
