Литературное произведение: Теория художественной целостности - страница 180
Во всех рассмотренных примерах обнаруживаются сходные структурные отношения, выраженные, в частности, в ритмической организации произведений Достоевского: во-первых, сосуществование и предельное совмещение противоположностей и, во-вторых, такое соединение, которое, будучи совмещением, никогда не оказывается, однако, полным слиянием и, наоборот, обостряет их окончательную несоединимость. Этот проясняющийся в стиле Достоевского структурный принцип точнее всего характеризует сочетание: нераздельность и неслиянностъ.
Глубокое художественное освоение жизненной диалектики единства и внутренних противоречий все более усложняющегося мира человеческой жизнедеятельности – характерная черта стилевого развития русской литературы второй половины XIX века вообще, проявившаяся в творчестве всех наиболее значительных художников этой эпохи, и прежде всего Толстого и Достоевского. Но шло такое освоение принципиально различными путями, и совмещение противоположностей как конкретный стилеобразующий принцип, одно из выражений которого можно увидеть в ритмической организации произведений Достоевского, существенно отличается, например, от толстовского воссоздания «диалектики души» и внутренне противоречивого движения человеческой жизни и мысли.
Покажу одно из таких различий на небольшом примере. Чичерин в своей работе о стиле Толстого проницательно анализирует внутреннюю структуру одной из фраз романа «Война и мир»: «„– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! – А впрочем, все так странно, так странно!..“ Здесь очень существенна расстановка знаков препинания. Если бы было: „Да, да, на войну, – сказал он. – Нет, какой я воин!..“, перед нами были бы два противоречивых суждения, следующие друг за другом и отменяющие друг друга. Но для стиля Толстого существенны единство и насыщенность противоречиями единой фразы. И совершенно закономерно „да, да“ и „нет“ совмещены, слиты вместе» >13 . «Единство и насыщенность противоречиями единой фразы» здесь бесспорны, а вот то, что «да, да» и «нет» совмещены, слиты вместе", представляется сомнительным. Фраза здесь не совмещает противоположности в каком-то одном моменте, а связывает, сопрягает их, наоборот разворачивая единый момент жизни человеческого сознания в процесс становления и развития внутренне противоречивого единства складывающейся мысли. В единстве фразы запечатлено это смутное и «странное» движение, а «да, да» и «нет» – это именно этапы становления целого.
Совсем по-иному сталкиваются «да» и «нет» у Достоевского: «А впрочем, я с вами… ведь вы уж, конечно, не нигилист! Отвечайте откровенно, откровенно! – Н-нет…», «Влюблен ты, что ли? – Н-нет. Я… я как сестре писал; я и подписался братом». Вот в этих ответах Раскольникова и Мышкина «да» и «нет» действительно совмещаются в одном слове, и не момент здесь развертывается в процесс, а, наоборот, процесс свертывается в напряженный миг, где противоположности сосуществуют, а внутренний ритмико-интонацион-ный перебой выявляет их нераздельность, но и неслиянность.
В свете сказанного обнаруживается глубокая стилеобразующая значимость тех особенностей повествовательного строя, о которых говорилось выше, и прежде всего – нарастающей расчлененности и даже обособленности отдельных элементов художественного целого, с одной стороны, а с другой – не менее интенсивного вмещения внутренне противоречивой целостности даже в отдельные слова-символы и т. п. И если, по справедливому замечанию Д. С. Лихачева, «обособление всех частей мира и связанная с этим обособлением свобода характеризуют внутренний мир произведений Достоевского» >14 , то этому же внутреннему миру присуще необыкновенно интенсивное выражение единства даже в отдельно взятой обособленной частности.
Вообще, задача все более глубокого освоения всей полноты человеческого бытия решалась в наиболее значительных стилевых системах русской литературы XIX века двумя противоположными путями: толстовскому акценту на связывание, воссоздание в сложных и многоплановых художественно-речевых построениях прежде всего процесса становления, развития, сопрягающего разнородные элементы в движущемся целом, противостояло присущее Достоевскому доведение обособления до его крайних пределов, где оно переходит в свою полную противоположность. В соответствии с известным высказыванием писателя, «глубина, превышающая Шекспира» отыскивается здесь в отдельном факте действительной жизни, «вроде бы даже и не таком ярком».
