После этого следует группа из четырех абзацев, где больше половины ударных форм, все они охватывают эпизоды, в которых главным действующим лицом является слепой мальчик. Перелом наступает после одиннадцатого абзаца, где впервые появляется «ундина», и с этого момента абсолютное большинство абзацев объединено устойчивым преобладанием женских окончаний, за исключением лишь кратких перебивов хода действия (разговор с комендантом, диалог с казаком и, наконец, краткое заключение кульминационного эпизода: «Было уже довольно темно; голова ее мелькнула раза два среди морской пены, и больше я ничего не видал…»).
Интересно выделен ритмически портрет девушки. Он следует сразу же после воспроизведения ее песни, которая представляет собою имитацию народного стиха с дактилическими клаузулами. Этим же типом окончаний насыщаются и следующие два абзаца, и особенно портретное описание. Как говорилось выше, многосложные концовки отмечают строй речи в рассуждениях, и здесь как раз объединяется рассуждение (о «породе») и описание, аналитический и лирический планы: "Необыкновенная гибкость ее стана, особенное, ей только свойственное наклонение головы, длинные русые волосы, какой-то золотистый отлив ее слегка загорелой кожи на шее и плечах и особенно правильный нос – все это было для меня обворожительно. Хотя в ее косвенных взглядах я читал что-то дикое и подозрительное, хотя в улыбке ее было что-то неопределенное, но такова сила предубеждений: правильный нос свел меня с ума; я вообразил, что нашел Гётеву Миньону, это причудливое создание его немецкого воображения, – и точно, между ими было много сходства: те же быстрые переходы от величайшего беспокойства к полной неподвижности, те же загадочные речи, те же прыжки, странные песни… "
Анафорический параллелизм и другие формы внутренней симметрии в организации фраз закрепляют растущую эмоциональную напряженность, и во всем последующем развитии отражается не только событийная динамика, но в еще большей степени динамика эмоциональная, связанная с нарастающей устойчивостью в финале именно тех ритмических признаков, которые характеризуют лирический план повествования (характерна, например, почти одинаковая линия распределения доминирующих женских окончаний в четырех последних абзацах).
В большей степени, чем отдельные этапы развертывающегося действия, в повествовательной структуре «Тамани» и «Героя нашего времени» в целом ритмически разграничены композиционные планы: событийный, аналитический и лирический. Их соотношение в разных частях романа различно, и в этом плане объяснима ритмическая перекличка «Вступления» и «Предисловия» с насыщенной самоанализом «Княжной Мери». С другой стороны, «Тамань» и «Фаталист» сходны наибольшей выявленностью в них событийного плана. Что же касается плана лирического, то он проявляется наиболее отчетливо в пейзажных описаниях >17 , и вместе с тем его отголоски пронизывают все повествование, мозаично переплетаясь и взаимодействуя с другими композиционными планами. Характерно, что сходные композиционно-речевые единицы – например, «самообъясняющие» монологи Печорина и в «фотографическом» изображении Максима Максимыча, и в дневниковых записях журнала – имеют очень близкие ритмические характеристики по рассматриваемым нами показателям >18 . Обратимся ко второму из этих монологов («Да, такова была моя участь с самого детства…»), т. к. в нем рельефно отражаются некоторые особенности ритмической организации произведения в целом.
Большинство фраз этого монолога построено по общей «трехчленной» формуле: «что во мне было – что предполагали: результат». При этом анти-тезные отношения не только противопоставляют "я" и «они», но и проникают вовнутрь самого "я". И речевая организация монолога отражает эту антитезность в напряженном столкновении относительно самостоятельных ритмико-синтаксических отрезков с преимущественно бессоюзной связью между ними. Отчетливая внутренняя противопоставленность сочетается с не менее четкой внешней объединенностью в своеобразные триады с характерной пунктуацией – между двумя первыми частями триад, как правило, стоит тире, а от третьей части обе они отделены двоеточием: "Я был скромен – меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, – другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, – меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, – меня никто не понял: и я выучился ненавидеть … Я говорил правду – мне не верили: я начал обманывать … " Почти полный грамматический параллелизм начал и отрицательных концовок, сходство слогового объема, однородность фразовых завершений, чаще всего женских, сочетаются с внутренней прерывистостью и мотивированной асимметрией в отношениях между рядом стоящими колонами и фразовыми компонентами.
