Литература с Дмитрием Быковым - страница 10
«Шляпа волшебника» – это такая притча, абсолютно скандинавская, абсолютно символистская, о природе творчества. Это волшебное преображение, конечно, но ты никогда не знаешь, что получится в итоге. Иногда получается прекрасный рубин, а иногда из муравьиного льва образуется бесконечно печальный ежик. Помните, когда: «Ну, все понятно, – сказал Снифф, – Муравьиный лев превратился в воду». – «А по-моему, – сказал Муми-тролль, – в воду превратился песок, муравьиного льва мы еще увидим». После чего на полях Шляпы оказывается бесконечно печальный ежик, который уходит куда-то вдаль. Весь ужас в том, что обратно расколдовать Шляпа волшебника никого не может. Обратно расколдовать может всесильная Муми-мама, богиня-мать, которая, увидев жуткое существо с такими тарелками глаз, в которое превратился Муми-тролль, говорит: «Да это мой Муми-сын». И тут же хвост и живот увеличились, глаза уменьшились, и Муми-тролль предстал перед всеми. «Уж своего-то маленького Муми-сына я всегда узнаю», – говорит добрая Муми-мама.
«Шляпа волшебника» – это метафора творческой способности, которая преображает мир, но что получится, заранее никогда не знаешь. Думаю, что Туве Янссон меньше всего могла предполагать, что из ее воспоминаний об идеальном детстве в скульпторской семье – о братьях, сестрах, о маме – получится такая история. Она мне рассказывала, что весь собственно «Папа и море» получился из очень простой истории. Ее дядя боролся с контрабандистами, которых однажды выбросило на маленький остров. Из всей жидкости у них был спирт. И они вынуждены были его пить. И конечно, страшно перепились, и их в конце концов сняли с этого острова и отвезли на берег, где напоили уже водой. Вот из этого случая получилась история с ящиком, который море выбрасывает на берег Муми-папе. И вся история с островом, который сначала одержим ужасом, помните, деревья бегут в центр, потом останавливаются. Эта история с ужасным островом всего лишь отголосок той легенды о контрабандистах.
Художник всегда понятия не имеет, что будет с его головой, на которую надета волшебная шляпа. Помните, Муми-папа, надев однажды шляпу, отделался только одной легкой головной болью. Но тем не менее в нем проснулся писательский зуд, и следующая книга – это мемуары Муми-папы. Но лучшее, что сделала Шляпа, это тучки, которые получились из яичной скорлупы.
Потом наступает период самых веселых, самых беззаботных и несколько простоватых сказок. Это «Опасное лето», о том, как они играют в театр, и самая поэтичная и веселая «Волшебная зима», в которой Муми-тролль говорит, наверное, самые точные слова, определяя жанровую природу этой сказки. Помните, когда все спят, а он проснулся, пришел и сказал: «Вот теперь я не принадлежу ни к числу спящих, ни к числу бодрствующих». Сформулировал это он с обычной своей пузатой важностью. Так вот именно то, что автор этих сказок не принадлежит ни к числу спящих, ни к числу бодрствующих, ни к числу сказочников, ни к числу реалистов, это делает их столь универсальными и, может быть, столь печальными. Потому что он нигде не дома.
Там же, кстати говоря, есть еще одна великолепная метафора, одно великолепное существо, лучше которого Туве Янссон ничего не придумала. Это хатифнатты. То, что она придумала хатифнаттов, этот лейтмотивный, сквозной образ, который появляется во всех сказках и нигде не находит разрешения, – свидетельство того, что мы имеем дело с поэтическим талантом. Хатифнатты притягивают грозу, они такие носители небесного электричества. Но самое удивительное в хатифнаттах то, что они никогда не испытывают человеческих чувств. В этих белых длинных хатифнаттах, бесконечно путешествующих на своих плотах и поклоняющихся барометру, автор представила образ бесконечного странствия.
Скандинавская мифология являет собой суровый северный вариант греческой мифологии, главным персонажем которой тоже является море. Море дает нам пищу, странствия; море – наш контакт с миром; мы окружены морем; море – наш мир. В греческой мифологии очень много общего со скандинавской, только греческая вся в мажоре, потому что там солнце ярко светит. Скандинавская же мифология – это греческая в миноре.
