Послесловие, или двадцать лет спустя
В канун 20-летнего рубежа эпохи Путина мы можем подвести некоторые итоги в отношении двух тем, которым посвящен данный сборник: большой стратегии Путина и его идеологии. Для начала следует сказать, что две эти темы тесно связаны друг с другом как минимум через понятие миссии. Связаны очевидным образом: миссия — в русской традиции — это альфа и омега любой идеологии, а условием исполнения миссии является реализация большой стратегии, которая, собственно, должна обеспечить возможностями (и ресурсами — материальными и нематериальными) исполнение предназначения. Чтобы не получилось как в русской пословице: на алтын — амбиция, да на грош — амуниция. Итак, подведем краткие и по необходимости промежуточные итоги.
Большая стратегия Путина имела своей ближней целью возвращение России в первый эшелон государств мира как самостоятельного центра силы, что означало участие России в принятии решений, будь то глобальных или региональных, с правом решающего голоса. Собственно, это и является расшифровкой понятия «мировая» или «великая» держава. Тут надо признать, что в решении этой задачи Путин добился феноменального успеха. Если учесть, с какого низкого уровня он начинал (а тогда, в конце 90-х годов, Россию фактически вычеркнули из списка игроков, с мнением которых надо считаться), то Путин реализовал свою стратегию в предельно короткие с исторической точки зрения сроки. Обычно столь резкое изменение статуса страны связано с катастрофическими причинами — такими, как большая война. Тем более удивительно, что Путин вернул России статус мировой державы без большой войны. А самое поразительное, что даже без гигантского экономического рывка, как Китай, например. Столь радикальное изменение статуса страны без войны и экономического прорыва говорит о том, что этот успех был обеспечен за счет правильно выбранной и блестяще реализованной большой стратегии, которую вел мудрый стратег — «дракон, сокрытый в облаках». В очерке «Между Римом и Византией» я попытался описать эту стратегию, ее основные параметры, интеллектуальные и духовные источники. Но тут возникает вопрос: где мы оказались в результате, то есть в текущий момент, и главное — что дальше?
Получив благодаря продуманным и системным стратегическим маневрам необходимое для сосредоточения и создания «зонтика безопасности» время, Путин в 2018 году объявил, что Россия не просто восстановила поколебленный Соединенными Штатами паритет, но и получила стратегическое преимущество. Однако у любой настоящей большой стратегии есть еще и предельный замысел (или общественный идеал), превосходящий все текущие обстоятельства. Значит, надо ответить на вопрос: каков этот общественный идеал, этот замысел у Путина? И исходя из этого — как Россия может распорядиться своим стратегическим преимуществом?
Начну излагать свой вариант ответа с неожиданной на первый взгляд стороны. Путин является сторонником христианской политики — вот так, без кавычек — в том смысле, как о ней писали русские религиозные и политические философы, в частности Семен Франк. Поэтому начиная с Мюнхенской речи Путин призывает «партнеров» умерить свой национальный эгоизм и «признать подчиненность международных отношений началам правды и права»[240]. Да что там речи — в официальной Концепции внешней политики России (2016) записано: «Подлинное объединение усилий международного сообщества требует формирования ценностной основы совместных действий, опоры на общий духовно-нравственный знаменатель, который всегда существовал у основных мировых религий, включая такие принципы и понятия, как стремление к миру и справедливости, достоинство, свобода и ответственность, честность, милосердия и трудолюбие». Как видите, Путин предлагает в международных отношениях, во-первых, руководствоваться нравственными принципами, а во-вторых — призывает объединиться на основе традиционных, в основе своей религиозных, ценностей. И нельзя сказать, что призыв Путина не услышан. Россия постепенно начинает представать консервативным, традиционалистским «центром сборки» для самых разных — временных и постоянных, ситуативных и полноформатных, «мягких» сетевых и «жестких» интеграционных — союзов, основой согласия в которых являются именно традиционные ценности. Может быть, именно поэтому Путину легче строить такие союзы с государствами Востока, Юга и даже Латинской Америки и Африки (БРИКС), чем с европейскими и североамериканскими государствами, элиты которых давно живут в состоянии постмодерна, постправды и даже постнравственности — по ту сторону добра и зла. В то время как Путин и большинство его союзников уверены, что ответ на вопрос «Что такое хорошо и что такое плохо?» по-прежнему актуален для международных отношений так же, как для воспитания молодежи.
