– Здесь, Георгий, здесь мое МВД, мой МИД, здесь мой цирк с конями и сумасшедший дом.
– Может, все же по коньячку, Игорь Анисимович?
– По мышьячку. Уткина не видел?
Вернувшись в кабинет, Водовзводнов велел пригласить Остапа и прибавил вполголоса:
– Паша, загляни.
С обычной предупредительной, но не заискивающей улыбкой вошел секретарь и остановился в двух шагах от стола.
– Подойди ближе, не хочу кричать, – попросил ректор.
Секретарь, продолжая улыбаться («как кукла», – подумал Игорь Анисимович), приблизился к столу.
– С сентября в Росстрахе открывается вакансия руководителя направления. Зарплата – как у министра, в подчинении что-то около сорока человек. Председатель правления спрашивал, нет ли у меня кого на примете. Как тебе такой вариант?
– Спасибо, Игорь Анисимович, – спокойно отвечал секретарь. – Не знаю, потяну ли. Я в суде только на практике был.
– Потянешь. Ты здесь сколькими делами ворочаешь? Подумай, конечно. И вот еще что. Строго между нами, надеюсь, ты все понимаешь. С сегодняшнего дня докладывать мне обо всех передвижениях первого проректора, его посетителях и о звонках. Саше ни слова.
Помолчав, Водовзводнов прибавил:
– Кто-то копает Петру Александровичу нашему яму. Надо подстраховать человека.
Улыбка секретаря не изменилась.
– Разумеется. Сделаю, Игорь Анисимович, – ответил он, поклонился и вышел.
Водовзводнов задумчиво посмотрел на медленно затворяющуюся дверь. В тишине кабинета появилось новое значение: предгрозовое, военное. Через минуту вместо грома раздался робкий частый звук. Остап Уткин, гроза студентов, громовержец месткома, владыка садовых наделов и оздоровительных путевок, крался на цыпочках к столу, извиняясь всем своим крупным телом, что вынужден занимать столько места в священном пространстве ректорского кабинета. Не отвечая на приветствие, Водовзводнов указал Остапу Андреевичу на кресло за переговорным столом. Когда молчание уменьшило рост подавленного Уткина приблизительно на пятнадцать сантиметров, Игорь Анисимович зажег сигарету и вместе со струей дыма выпустил слова:
– Что, Остап, хочешь на двух стульях усидеть? Ты у нас двойной агент, что ли?
– Я, Игорь Анисимович…
– Тебя кто на работу взял? Кто профсоюзы тебе доверил?
– Вы, Игорь Анисимович.
– Ты поэтому решил в ректоры Петра Матросова протащить?
– Игорь Анисимович, мамой клянусь, Петр Александрович сказал, вы уходите в МВД.
– А я тебе это говорил? Говорил?
– Мамой клянусь… Здоровьем дочери…
– Вот я объявлю собрание месткома. Поставим вопрос о доверии председателю. Потом, когда Петр Александрович ректором станет, восстановит в должности. Преподаватель ты хороший, на почасовую только переведем. Ну или пусть новый завкафедрой решает.
– Игорь Анисимович, пощадите! Простите дурака!
Остап Андреевич теперь дышал ртом, громко, держался за сердце пухлой рукой (на среднем пальце поблескивал массивный золотой перстень).
– Если еще хоть от одного человека услышу, что ты за другого ректора агитируешь, ей-богу, Остап, лучше бы тебе самому заявление написать. Иначе не только отсюда пробкой чмокнешь, еще и не приземлишься никуда. Ни один аэропорт не примет. Ты меня знаешь, мое слово крепкое.
Выплескивая горячую горечь обвинений, Игорь Анисимович понимал, что говорит именно то, что нужно и так, как следует. С каждой секундой он чувствовал себя легче и здоровее. Партизанская война переходила в открытую, но теперь это вовсе не пугало. Уткин может выбрать только одну сторону, что бы у него ни творилось на душе. У ректора есть власть, и эту власть следует применить.
Выскользнув в приемную, Остап Андреевич почувствовал, что рубашка сыра насквозь и противно прилипает к спине. Казалось, оба секретаря, Паша и Саша, видят это и втайне посмеиваются над ним. Попал между молотом и наковальней, пропал ни за грош! В проректоры захотел? Тут бы живу остаться. Может, больничный взять? Нет, так надолго не спрячешься. Уткин спускался по лестнице и впервые в жизни мечтал стать маленьким, невидимым, всеми забытым, вычеркнутым из реестров и телефонных книг.
На лестнице пахло столовой, как в обыкновенной школе. Между третьим и вторым этажом председатель месткома увидел студента, сидящего на подоконнике и читающего книгу. Студент был долговяз, очкаст, бледен.
