Я наблюдала за отъездом мужа из окна своей спальни. Был очень ранний час. Опустив занавеску, я вернулась в постель, в которой безмятежно спал Филипп Антуан. Вчера, узнав, что мама больше не больна, он прибежал ко мне и всю прошлую ночь, соскучившись, спал со мной, обнимая во сне ручонками. Я села рядом, ласково перебрала его пальчики…
«Мужчина должен быть всегда готов умереть за то, что ему дорого». Эти слова Александра не выходили у меня из головы и наполняли страхом.
За мужа, за Жана, а особенно - за Филиппа. Ему не было еще и трех, было трудно сказать определенно, к чему он имеет склонность, но как-то интуитивно я чувствовала, что в этом моем сыне мало развито стремление к сражениям и армейскому ремеслу. Ну, мне так почему-то казалось, хотя он был в общем-то сильный и ловкий мальчик… Да, вслух он повторял, что хочет быть рыцарем, но в то же время любил рисовать, расцвечивая бумагу ляпами и пятнами, которые в его исполнении выглядели как причудливые и многозначительные картины - радужные картины мира глазами маленького ребенка. Любил он и музыку. Я редко сейчас садилась за клавесин, но если играла, то именно он слушал меня внимательнее всех, притихший и сосредоточенный. Потом залезал на стульчик вместо меня и неумело перебирал клавиши, извлекая из клавесина то один, то другой звук, и с его личика не сходило при этом зачарованное выражение. Интересовался он и арфой, стоявшей в нашем музыкальном салоне, мог подолгу перебирать струны, прислушиваясь к звучанию инструмента.
Я не говорила об этом Александру, потому что в этом военном урагане и некогда было… да и сомневалась я, что муж с радостью воспримет такие известия о своем наследнике. Но сама я иногда задумывалась: какая дорога стелется перед Филиппом? Раньше, при Старом порядке, для дворян был один путь - военный. Не возбранялось облачиться и в сутану, конечно, но ее приберегали для младших сыновей или увечных отпрысков, не способных к военной службе. А сейчас? Может, и хорошо, что нынче все так смешалось, и строгие правила прошлого рушатся в вихре перемен?
- Мама, - пробормотал он во сне. - Ты не уйдешь?
- Нет, конечно. Я здесь. Спи, красавчик ты мой!
Я приласкала его, и он снова уснул. Я некоторое время глядела на него, не шевелясь, дожидаясь, чтобы его сон стал глубоким. Филипп и вправду был красив: длинные ресницы, румянец во всю щеку, рассыпавшиеся по подушке белокурые кудри… Внешне мальчик - вылитый мой отец. Почему же, в придачу к внешности, ему не передался характер деда? Кажется, он вырастет мягким, мечтательным и чувствительным, а это считается вроде как неправильным для мужчины.
Впрочем, не стоило пока мучить себя мыслями об этом. В моем сердце была другая кровоточащая рана - судьба Александра. Рассказ мужа о том, как поступили синие с графом де Фротте, зародил мне в душу мучительные сомнения. Конечно, я понимала, что с герцогом ситуация иная. В его судьбе принимает участие Талейран, а это коренным образом меняет дело. Из личного письма министра я знала, насколько сейчас важно для Бонапарта привлечь к себе любого ценного человека из «бывших», чтобы сшить Францию, разорванную революцией. Так что разбрасываться жизнью герцога нынешние правители страны не будут… если, разумеется, сам герцог не спровоцирует их на это.
А вот в этом я как раз и не была уверена. Александр уехал в Париж взвинченный, оскорбленный. Граф де Фротте был его другом, аристократическая честь требует в подобных случаях отмщения. Да и Кадудаль, насколько мне было известно, не особенно способен на компромиссы. Ведь может случиться так, что Бонапарт, разочаровавшись в переговорах, не сумев превратить врагов в союзников, просто разделается с ними? И Кадудаль, и Александр будут в его руках, под строгим надзором министра полиции Жозефа Фуше, которого роялисты считают исчадием ада. Что может помешать первому консулу расправиться с ними? Слово? После того, как погиб Фротте, не было сомнений, что Бонапарт вероломен, и однажды данное слово чести не влияет на его поступки.
В волнении я поднялась, заходила туда-сюда по комнате. Через трое-четверо суток, если не помешает погода, Александр будет в Париже. Вот тогда и начнется отсчет самых тревожных дней. Тогда мне и придется, замирая от страха, ожидать известий из столицы. В каждом посыльном мне будет мерещиться роковой посланец судьбы.
