Личное дело. Рассказы - страница 49

Я с благодарностью наблюдал за приготовлениями и помалкивал. Но то, что я сказал последнему экзаменатору, было чистой правдой. В моей голове уже сложилось убеждение, что «если моряк, то английский», хотя сформулировано оно было еще на польском. Я не знал и шести слов по-английски, но был достаточно смышленым и понимал, что лучше о своей цели не говорить никому. На меня уже смотрели как на полусумасшедшего, по крайней мере те, кто не знал меня близко. Самое главное – вырваться. Я положился на весьма галантное письмо добродушного месье Солари, адресованное моему дяде, хотя и был слегка шокирован словосочетанием métier de chien.

Вживую этот мистер Солари (Баптистин) оказался еще молодым и весьма привлекательным человеком с ухоженной, короткой черной бородой, свежим лицом и яркими, темными глазами. Бодрый и добродушный старший товарищ – чего еще мог желать парень моего возраста? Я еще спал в номере скромной гостиницы у набережной старого порта, весьма утомившись после долгого путешествия через Вену, Цюрих и Лион, когда он влетел в номер, распахнул ставни и, впустив солнце Прованса, принялся отчитывать меня, что я еще в кровати. Как же сладко было слушать его громогласные понукания, чтоб я немедленно встал и тотчас же отправлялся в «трехлетнее плавание по Южному океану» [28]. Ах эта чарующая фраза! «Une campagne de trois ans dans les mers du Sud» – так на французском скажут о трехлетнем плавании в глубоких водах. Баптистин устроил мне восхитительное пробуждение, а его благожелательность не имела границ, только вот, боюсь, к поиску подходящего для меня корабля он отнесся не слишком серьезно. Он и сам служил на флоте, но сошел на берег в двадцать пять, сочтя, что на суше сможет заработать на жизнь в более комфортных условиях. Мой новый знакомый происходил из преуспевающей семьи определенного класса, каких в Марселе было множество. Один его дядя был фрахтовым брокером с отличной репутацией и большими связями в среде английских судовладельцев; другие родственники снабжали суда запасами, владели парусными мастерскими, продавали цепи и якоря, работали стивидорами, конопатчиками, корабельными плотниками. Кажется, дед его занимал почетную должность старейшины лоцманов. Я завел знакомства в этой среде, но в основном среди лоцманов. Свой первый день в море я, воспользовавшись их приглашением, провел на полупалубном лоцманском боте, который курсировал под зарифленными парусами [29]. Погода была ветреная, а видимость неважная, и мы вглядывались сквозь туман, высматривая паруса кораблей и дым пароходов за высоким и тонким маяком Планье, белой вертикалью разрезавшим открытый всем ветрам горизонт. Гостеприимный народ, эти крепкие провансальские моряки! Под общепринятым обозначением le petit ami de Baptistin [30] я стал гостем корпорации лоцманов и получил свободный доступ к их лодкам днем и ночью. Я и проводил дни и ночи напролет, курсируя по акватории с этими простыми, добродушными людьми, под чьим покровительством начались мои близкие отношения с морем. И не раз их натруженные руки набрасывали на «юного друга Баптистина» моряцкий плащ с капюшоном, когда, высматривая огни кораблей, мы укрывались от ветра у стен замка Иф. Дубленые морем лица, усатые и гладко выбритые, округлые и сухощавые, внимательные прищуренные глаза потомственных лоцманов, у многих – тонкое золотое колечко в мочке волосатого уха: такие люди пестовали мое морское детство. Пересадка с лоцманского бота на судно прямо в море в любую погоду и любое время суток – вот первый прием морского ремесла, который мне выпало наблюдать. Уж этого я насмотрелся. И не раз, пользуясь их гостеприимством, сиживал я в высоких темных домах старого города, где их звонкоголосые, широкобровые жены щедро плескали мне буйабеса в грубую миску, а их черноглазые, ослепительно белозубые дочери – крепко сбитые девушки с ясными лицами и роскошными темными волосами, уложенными в замысловатые прически, – развлекали меня беседой.