Личное дело. Рассказы - страница 159
Я познакомился с Конрадом в марте 1893 года, на борту английского парусника «Торренс» в порту Аделаида. Он командовал погрузкой и на обжигающем солнце имел весьма темный вид: загорелый, с черной бородкой клинышком, почти вороной шевелюрой и темно-карими, глубоко посаженными глазами. Сухощавый, невысокого роста, с длиннющими руками и широкими плечами. Голова его была несколько наклонена вперед. Он говорил с сильным акцентом и даже показался мне не вполне уместным на английском корабле. В его компании я провел пятьдесят шесть дней плавания.
Первый помощник на парусном судне несет основную нагрузку. Всю первую ночь плавания он боролся с пожаром в трюме. Никто из семнадцати пассажиров ничего не узнал, об инциденте нам рассказали много позже. Он принял на себя основной удар, когда мы попали в ураган возле мыса Лиувин, а потом и в еще один шторм. Хороший моряк, он был внимательным к погоде и споро управлял кораблем. К новичкам он относился с особым вниманием: на судне был один бедолага, долговязый бельгиец, который зачем-то отправился в море, хотя жутко боялся высоты. Участливый Конрад старался не посылать его на мачты. Матросы любили Конрада, для него все они были не просто подчиненными, но индивидуальностями. Он любил поболтать с ними после вахты. Он хорошо относился ко второму помощнику – молодому, веселому и способному моряку, англичанину до мозга костей; и с уважением, пусть и слегка окрашенным иронией, к своему английскому капитану, крепкому старику с седыми бакенами. Чтобы стать адвокатом по морским делам, я должен был изучать навигацию и каждый день вычислял положение корабля под руководством капитана. Мы сидели по одну сторону стола в кают-компании и сверяли свои наблюдения с записями Конрада, который слегка насмешливо смотрел на нас с другой стороны. Конрад и сам был капитаном, и его подчиненное положение на «Торренсе» объяснялось лишь тем, что он еще не до конца оправился от своего конголезского приключения, в котором едва не лишился жизни. Когда погода благоприятствовала, вечерние вахты мы проводили на юте. Он был мастер рассказывать истории, а историй этих почти за двадцать лет плаваний накопилось немало: о кораблях и штормах, о польской революции, о своей афере с контрабандой оружия для карлистов, о малайских островах, о Конго и о разных людях; мне было двадцать пять лет от роду, и я не мог наслушаться его рассказами.
Если с недавним выпускником Оксфорда и будущим лауреатом Нобелевской премии по литературе Конрада свел случай, то последующие встречи были обусловлены его новой писательской карьерой, первый и наиважнейший толчок которой дал Эдвард Гарнетт, рецензент издательства, в которое Конрад отправил свой дебютный роман.
Я познакомился с Конрадом в ноябре 1894 года. За несколько месяцев до того я, в качестве рецензента издательства мистера Фишера Анвина, на скорую руку набросал один из своих поверхностных «отчетов» и рекомендовал «Причуду Олмейера» к печати. Необычная атмосфера тропиков и поэтический «реализм» этого романтического повествования заинтриговали меня, и я подумал, что в венах автора, вероятно, течет восточная кровь. Когда же мне сказали, что он поляк, интерес мой только возрос, поскольку мои друзья-нигилисты Степняк и Волховский, когда кто-нибудь сочувствовал положению поляков, всякий раз отзывались о них как о «жалких неудачниках». <…> Я помню яркого брюнета, невысокого, но чрезвычайно изящного в своих несколько нервических движениях. Его блестящие глаза то сужались и становились пронзительными, то теплели, смягчаясь. В манерах его также чередовалась настороженность и расслабленность, он говорил то сдержанно, то резко, то вкрадчиво. Никогда прежде не видел я человека столь по-мужски энергичного и столь по-женски чувствительного.
