Распихав по карманам пакеты с лавровым листом, Кирилл Степанович двинулся в обратный путь.
Несмотря на золотую осень с ее буйством желтого, красного и оранжевого цветов, побеждающих летнюю зелень, настроение было отвратительным, как и окружающий пейзаж. Брошенные дачи, ржавеющие машины без колес, с алчно распахнутыми пастями багажников и капотов… Военный городок держался получше, хотя собственно военных оттуда давно изгнали. Когда расформировали дивизию внутренних войск имени Дзержинского, всех офицеров и их семьи заодно лишили жилплощади. Даже тех, кого не осудили – а таких хорошо если процентов десять набиралось. Особенно после того как предыдущий президент под лозунгом «Хватит кормить Кавказ!» пытался навести «конституционный порядок» в паре тамошних республик и положил бо́льшую часть личного состава. Разумеется, после этого ничего не оставалось, как объявить выживших в бессмысленной бойне военными преступниками.
Европейские суды радостно и в кратчайшие сроки все рассмотрели и оформили, а экс-президент нынче спокойно преподавал в своем любимом Йельском университете. Его преступником, разумеется, не признали.
Сейчас в многоэтажках городка жили какие-то непонятные люди, преимущественно кавказского и среднеазиатского обличья – видимо, благодаря новому миграционному законодательству, фактически открывшему границы и не требующему даже временной регистрации, взамен предлагая довольно внушительные пособия. Васильков как-то подсчитал, что теперь безработный гость получает едва ли не вдвое больше вполне себе работающего учителя местной школы.
На территории самой дивизии, по слухам, собирались открыть эстонскую военную базу, а в здании бывшего дома культуры – гей-клуб. На вертолете уже прилетал будущий комендант – непонятное существо (веяния принятой в Европе отмены понятия «биологический пол») в мешковатой форме. Осматривало будущие владения, так сказать…
Но Василькову на это было наплевать. Кирилл Степанович перестал интересоваться политикой еще со времен того самого «похода на Кавказ». То есть не то чтобы он окончательно самоустранился от просмотра новостей (с бумажными газетами он покончил еще при Путине), но делал это исключительно пассивно, а главное, порой даже не понимал смысла увиденного.
Например, показывали на днях вновь открытую колонию где-то под Сыктывкаром. Заключенные, отбывающие пожизненное наказание, весело играли в мяч на искусственной лужайке с подогревом, плавали в бассейне, поедали экологически чистую пищу. Камеры были размером с весь васильковский участок, с мини-джакузи и огромным телевизором. В колонии работал солярий, а нарушения режима, как поведал начальник учреждения, были чреваты для заключенных лишением выбора личного меню на неделю.
Или вот всеобщее право быть избранным, которое касалось теперь даже умственно отсталых. Нет, Васильков прекрасно понимал, что многие из виденных им прежде руководителей, даже весьма крупного масштаба, будучи и с виду, и официально вполне нормальными, на самом деле не могли и игрушечной машинкой управлять, не то что городом или регионом. Но избирать мэром человека с синдромом Дауна, как в прошлом году в Орле…
Кирилл Степанович неуклюже перепрыгнул через лужу и поморщился. Грыжа позвоночника давала о себе знать. Раньше он исправно кушал прописываемые знакомым доктором из дивизионного госпиталя лекарства с магическими названиями типа катадалон или аркоксиа. Сейчас не было ни врача, угодившего в военные преступники за командировку в Дагестан, ни лекарств. Если бы Васильков подцепил СПИД или был наркоманом – тогда да, ему бы выдавали целый список дорогостоящих средств по линии международной помощи. А вот стариковская грыжа никого не интересовала. Потому Васильков отвечал медицине взаимностью и лечился народными средствами: сабельником, девясилом и компрессами из листьев хрена.
За домами панически взвыла электричка. Расписание сократили до минимума – теперь в день через Никольское проходило в обе стороны поездов пятнадцать. Наверное, жителям области от этого был немалый вред, но Васильков в последний раз ездил в Москву больше года тому назад. Курский вокзал поразил его своей дикостью и безысходностью – наверное, так он выглядел в военные годы, с толпами эвакуирующихся. В метро было не лучше – в вестибюле станции дико чернели проплешины на месте сбитых барельефов. После признания военных преступлений Советского Союза в захватнической войне 1939–1945 годов и запрета ношения советских наград барельефы сбили, так как они были посвящены как раз военным событиям и изображали те самые награды. Что присобачить на их место, пока не решили, и потому казалось, что на станции недавно произошла серьезная перестрелка.
