Вопрос, где окажутся недостойные. И сохранятся ли такие вообще…
Прогресс подкрался незаметно.
От четкого, бритвой режущего понимания того, что род людской необратимо покатился не туда, хотелось повеситься.
Но он просто налил себе вторую рюмку коньяку.
Все равно после вчерашней презентации новой правительственной программы он был никакой. Крепко поддавшие чиновники по полной воспользовались случаем поучить высоколобых, как тем в процессе очередной оптимизации рассчитаться на первый-второй. Внимать новому помету нескончаемой саранчи реформаторов без бутылки крепкого во лбу было немыслимо. Поэтому сегодняшний день выпал полностью – и, значит, раз уж все равно случилось, можно себе позволить аккуратно похмелиться.
Странным образом это возвращало профессора в детство. Мама, мамочка, я тебе на ушко сейчас что-то скажу, только ты не сердись… У меня опять горло болит. Ну и не ходи сегодня в школу, милый, отлежись в кроватке. Почитай вот капитана Блада…
А правда, подумал профессор, крутя полную рюмку в пальцах. Может, плюнуть на все, вылить коньяк обратно в бутылку, выключить шайтан-дыру и почитать на сон грядущий капитана Блада? Ведь до сих пор, наверное, стоит где-нибудь задвинутый, зажатый, раздавленный Хайдеггерами и Броделями.
Благородство, паруса и лазурный простор… Арабелла! Арабелла!
Но было не оторваться. Не могло же творившееся по ту сторону экрана безобразие кончиться добром. Подспудная надежда дождаться возмездия держала у экрана крепче каких-нибудь там вертухаев или шарфюреров. Как сказал бы опытный пиарщик, захват произошел. Неважно, положительно или отрицательно относится захваченный к тому, чем он захвачен; важно, что он начал переживать и, сам того не ведая, хочет, чтобы переживание длилось.
Сбыт коньяка увеличился еще на две рюмки.
А за следующий час у экрана – еще на три.
Даже балансирующего на проволоке над нищетой профессора истории, если взяться с умом, можно приспособить для экономического роста.
Хриплая стокилограммовая мадонна толкнула председателя троицы локтем в бок.
Тот затравленно обернулся к ней и провел ребром ладони себя по горлу: осточертело, мол, не могу больше. А потом обреченно поднялся.
– Ты «Виагру»-то принять не забыл? – с материнской озабоченностью спросила певица шепотом. Председатель в ответ лишь дернул губами и махнул рукой безнадежно: какая, дескать, «Виагра», тут «Виагрой» уже не обойдешься… И начал спускаться к подиуму, на ходу расстегивая золоченый ремень брюк.
В катастрофе, на самом деле, был виноват запредельно безмозглый папарацци. Впрочем, не он один такой; нынче все как-то стали забывать, что другие люди – живые. Оза все сделала, как надо и, наверное, честно заработала бы право стать лицом Easy-Lazy; она и легла изящно, и коленки расставила робко и преданно – так, что захватывало дух. Но в самый ответственный момент она не зажмурилась, а, наоборот, широко открыла глаза, чтобы напоследок окатить председателя восхищенным взглядом; и тут пробравшийся таки за ограждение идиот попытался крупным планом поймать это удивительно ей удавшееся беззаветное лицо. Плазменный плевок вспышки выжег ей глаза, казалось, до самого затылка; она конвульсивно дернулась под тяжелым Котей, как раз ткнувшимся ей в самую середку, и тут ее скрутило свирепой судорогой внизу живота.
Боль была дикая.
Но первым истошно заорал Котя.
Потому что man’s хер-с заклинило.
Оза плохо помнила, что творилось потом. Перелом был внезапен и дик, его невозможно было осознать. Все происходило как в бреду. Как не с ней. Кто-то что-то пихал ей прямо в зад, чтобы отмякли сведенные мышцы; кто-то дрожащими руками колол укол… Председателя скоро высвободили, но успокоиться он уже не мог.
– Кто тебя подучил? – орал он, тряся посреди подиума съежившимся травмированным отростком. – Томишевская из «Часа prick»? Она, да? Или эта пара ублюдков из «Доброго пидора»? Говори! Урою, сука!
И, неловко лягая тех, кто пытался его оттащить, наотмашь бил Озу по лицу, не задумываясь над тем, что уже по крайней мере два десятка именитых зрителей независимо друг от друга, повизгивая от восторга, в реальном времени грузят прикольное видео в «Ю-тьюб».
