Представитель фирмы-производителя Easy-Lazy не силен был в русском и понимал с пятого на десятое, но, сидя в первом ряду, тихо млел от счастья. О таком старте рекламной кампании на новом рынке можно было только мечтать. После просмотра любая нормальная женщина на всю жизнь предпочтет фаллоимитацию. А смотреть-то будут все. Потом суды пойдут… На фотографа подадут или на председателя жюри за нанесение побоев… Или, наоборот, председатель жюри на девчонку… Все равно. На каждом процессе по сто раз вынуждены будут повторять: Easy-Lazy, Easy-Lazy… Вобьют так, что не вышибешь.
После особенно сильного удара Оза отключилась окончательно.
Очнулась она не от боли, а от вони. Лишь попытавшись шевельнуться, едва не вскрикнула и поняла, что превратилась в один громадный разбухший синяк; вроде бы – без увечий, но отбивную из нее состряпали от души. И разило гадостно. Типа застарелым теплым дерьмом, точно рядом прела загаженная яма. Гнилой капустой еще, может быть. Или это она сама обдристалась? Вроде нет… Сухо. И тепло. Да-да, был момент, что стало очень холодно… Ну конечно, в сугробе. Ее же из машины в сугроб кинули голую, как была. Отоварили напоследок еще пару раз и вывалили. Да, это вспоминается… А сейчас тепло. Спертое тепло, гнилое. Дрянь какая-то кинута сверху, старая шуба, что ли… Тоже вонючая.
И, срываясь на что-то каменное или бетонное, равномерно, как метроном из документальной бодяги про блокаду Петербурга заградотрядами НКВД, хрупали капли.
И бубнили неподалеку два голоса – мужской и женский.
– Нет, просто он хороший мальчик, помнит старого препода, – говорила женщина. Голос был, будто у рекламной доброй бабушки с уютным домиком в деревне. – Преподшу, точнее. Как вписался в коллектив на коллайдере, пишет иногда, рассказывает коротенько, что там и как. Ну и, наверное, ему интересно, что я в ответ промурлычу. Осенью я им довольно верно, как оказалось, прикинула один из любопытных вариантов мюонного распада с нарушением изотопической симметрии. Вот он теперь поблагодарил.
Извращенцы какие-то, с ужасом поняла Оза.
– Ты не рассказывала, – ответил мужской голос. Оза обмерла. Мужик говорил с сильным акцентом. Похоже, урюкским. Таджик-маджик… К гастарбайтерам я попала, что ли? Ну, эти отхарят во все дырки. Вот исключительно таджиков мне и не хватало сегодня для чувства глубокого удовлетворения. Полный пиздец с легким фаллоимитирующим эффектом…
– К слову не приходилось, – сказала уютная бабка.
– Так ты что, даже теперь продолжаешь?
– По привычке, наверное. Приятно думать над тем, чего нельзя купить или продать. Познание как таковое. Чувствуешь себя такой чистой… высокой, легкой… Как летнее облако над лугом. И не хочешь, а голова сама иногда…
Урюк вздохнул.
– У меня после бомбежки отшибло. Выбрался из развалин… Помню одно: на север, на север! Там не найдут! Успел, проскочил, пока амеры чек-пойнтс на вашей границе не наладили… Узнали бы физика – не пропустили… – Запнулся. – Толпы, толпы… И все на север. А над дорогами – опять то дроны, то «апачи»… Косят по живым… Такое я только у вас видел в фильмах про сорок первый год. Вот, – грустно усмехнулся он, – до самой Москвы добежал. До самой юности… – Помолчал. – Чем фермион от бозона отличается, и то вспомнить не могу.
– Ну, хотя бы тем, что у бозона спин целый, а у фермиона – полуцелый.
Вот же херня, недоуменно подумала Оза.
– Не успели мы… – с болью проговорил урюк. – Совсем немножко не успели.
– Не бери в голову, Бахрам, – мягко ответила бабка. – Успели бы – было б еще хуже.
– Откуда ты знаешь?
– А вот знаю. Женская интуиция.
– Тоже мне, – с грубоватой ласковостью проворчал урюк, – какая нашлась Сьюзен Кэлвин…
Старушечий голос тихонько засмеялся. Как будто ручеек прожурчал.
Что еще за Сьюзен, подумала Оза недоверчиво. Ни поп-дивы, ни модели с таким именем в мире не было, она могла ручаться.
Бабка сказала чуть нараспев:
– Нет, я не робот, я другой, еще неведомый избранник. Как он – гонимый миром странник. Но только с русскою душой, – запнулась и добавила: – Вернее, уже неведомый.
Мужской голос хмыкнул. Как-то грустно хмыкнул. Но как-то… восхищенно. Урюк на бабку запал, что ли?
