— Что вы?! — спохватывается она. — Это она вас недостойна. Какая-то английская селедка. А вы… Вы… — она не находит слов и внезапно склоняется надо мной. Газеты летят на пол. В следующую миг меня чмокают в губы. Лиза тут же выпрямляется. Грожу ей пальцем.
— Извините, Валериан Витольдович, не сдержалась, — деланно смущается Лиза, но в глазах прыгают бесенята. Охмуряет, дщерь Израильская! Вон как смотрит. И глазищи у нее – утонуть можно!
— Я, пожалуй, отдохну, Елизавета Давидовна. В сон клонит. Только вы не сидите здесь, а то мне беспокойно.
Лиза поджимает губы, но послушно встает. Достает из кармана фартука серебряный колокольчик и ставит его тумбочку. Тот успевает издать мелодичный звон.
— Если что, позвоните! Буду неподалеку.
Ушла, про газеты забыла. Свешиваюсь с койки и подбираю их с пола. Некоторое время листаю листы рыхлой бумаги. Ничего интересного. Империя живет своей жизнью, и ей нет дела до раненого в голову попаданца. Это, пожалуй, хорошо. В юности хочется стать знаменитым, чтобы тебя все знали и восхищались, с возрастом приходит понимание: суета сует. Чем меньше тебя знают, тем более свободен ты в своих действиях.
Бросаю газеты на пол – спать хочется…
* * *
— Немедленно выйди отсюда!
— И не подумаю! Я – сиделка и должна быть подле раненого.
— Без тебя найдется, кому сидеть!
— Знаю я, как вы тут сидели. Раненого даже не покормили.
— Он не просил.
— А самой догадаться? Плевать вам на Валериана Витольдовича! Вы не знаете, какой он человек!
— А ты знаешь?
— Лучше вас! Он меня от разбойников отбил, медицине учит. Мы с ним стольких прооперировали. Вам этого не понять!
— И не собираюсь! Выйди, не то позову санитаров, и они выбросят тебя из госпиталя. Отправляйся в кагал, где тебе самое место. Нечего разевать рот на моего жениха!
— Это, с каких пор, он жених?
— С таких. Тебе знать не положено…
Открываю глаза. У койки в позах боевых петухов стоят Ольга и Лиза. Лица раскраснелись, кулаки сжаты, сейчас вцепятся друг другу в волосы. Этого еще не хватало!
— Девочки, не ссорьтесь!
Соперницы оборачиваются ко мне. Глаза горят, лица выражают решимость нанести побои и прочие телесные повреждения. Сейчас попаду под раздачу.
— У меня от ваших криков голова разболелась.
Проняло. Смутились.
— Елизавета Давидовна, оставьте меня с ее императорским высочеством. У нас важный разговор. Видите, у нее папка?
Ольга и вправду прижимает локтем к боку папку из серого картона. Лиза раздувает ноздри – красивый у нее носик! — презрительно фыркает и уходит с гордо поднятой головой. Ольга провожает ее многообещающим взглядом. Не хотел бы я, чтоб на меня так смотрели – Лизу надо спасать. Ольга поворачивается ко мне.
— Что тут происходит? Не успела отвернуться, как эта фифа уже подле тебя. Ты ее позвал?
— Не виноватый я! Она сама пришла.
Шутку не заценили – Ольга не видела этого фильма. Поджала губы и сверлит меня взглядом.
— Я ранен, доктор прописал мне постельный режим. Сиделок выбирать не могу. Кто приходит, тот и сидит.
— И она не замедлила этим воспользоваться. Что у тебя с ней?
— Ничего. Сидела, газеты читала, — указываю на сложенную на тумбочке стопку. Лиза их подобрала с пола. — Я не виноват, что некая девица испытывает ко мне чувства. Повода этому не давал.
— Ладно! — Ольга кивает, подходит к койке и устраивается на стуле. — С ней я позже разберусь. Для начала – с тобой! — она кладет папку на колени и развязывает тесемки.
От ее тона ежусь. Сейчас меня распнут и будут тыкать копьем. И никто не виноват – сам напросился.
— Здесь все твои бумаги, — Ольга достает из папки листы. — Нашлись в архиве медицинского управления фронта. Их переслали туда после того, как тебя перевели в лазарет.
М-да, не подумал.
— Хорошо, что никто не удосужился в них заглянуть. Я это специально узнавала. Смотри! — Ольга протягивает мне лист.
Так… Немецкий язык, готический шрифт. Секретарь ректора Берлинского университета свидетельствует своей подписью, что подданный Российской империи Валериан Довнар-Подляский окончил два курса факультета философии. В науках успевал не шибко, что неудивительно. Некогда моему донору было учиться, он в казино в карты играл.
