В следующие пять минут меня выслушивают, выстукивают и щупают. В завершение Бурденко разматывает на моей голове бинт и исследует операционный шов.
— Странно, — бормочет под нос. — Оперировал третьего дня[4], а рана почти зажила. Воспаления нет. Удивительно.
Благоразумно молчу.
— Неплохо, очень даже неплохо.
Бурденко бинтует мне голову обратно.
— Мне можно вставать? — интересуюсь.
— Что вы! — Бурденко крутит головой. — После проникающего ранения в мозг? Осколок я достал, отверстие в черепе закрыл, рана заживает, но что там внутри, неизвестно. Мозг – темное дело. Постельный режим, голубчик! Причем, строгий.
— Благодарю, Николай Нилович! Спасли вы меня. Можно сказать: вырвали из лап смерти.
Звучит пафосно, но здесь этого не стесняются.
— Это мой долг, Валериан Витольдович! Что вам объяснять? Сами оперируете, — он встает и поворачивается к Загряжскому. — С вашего позволения удалюсь. Раненый попечения не требует, а у меня дела.
— Спасибо, Николай Нилович! — благодарит Загряжский.
Бурденко кивает и уходит. Выглядит он недовольно. Понимаю, отчего. Главного хирурга фронта оторвали от дел ради какого-то раненого. Осмотреть меня мог и обычный врач, но я привилегированный больной. Не потому, что меня с Загряжским и Бурденко связывают добрые отношения, отнюдь. На меня положила глаз наследница престола, а это выводит недавнего зауряд-врача в число ВИП-персон.
Загряжский устраивается на стуле.
— Чем могу быть полезен, Валериан Витольдович? Есть просьбы, пожелания?
Дожил! Начальник госпиталя, статский советник, интересуется у начальника медсанбата и надворного советника его пожеланиями. Это если бы генерал в моем мире спрашивал о том же подполковника. Впрочем, был бы я зятем Путина… Или хотя бы кандидатом в зятья.
— Благодарю, Филипп Константинович, ничего не нужно. Если только газет. Хочу знать, чем живет Отечество.
— А вам можно? — Загряжский задумывается.
С одной стороны просьба невинная. С другой – перед ним раненый в голову. Неизвестно, как подействует на его поврежденный мозг чтение. Профессор Преображенский в «Собачьем сердце» запрещал прикасаться к советским газетам перед обедом. Но здесь империя, а я уже поел.
— Распоряжусь, — наконец решает Загряжский. — Поправляйтесь, Валериан Витольдович!
Встает и уходит. Остаюсь один, скучаю. На душе погано, думать не хочется. Как скоро Ольге доставят документы? Штаб седьмой дивизии – у линии фронта. Если послать курьера обычным порядком, за день не управится. До этого Ольгу не увидеть, а хочется. Очень…
Открывается дверь, и в палату впархивает Лиза. В руках ее стопка газет.
— Филипп Константинович велел вам почитать! — сообщает довольно.
Ой, ли? Наверняка – просто отнести, но Лиза повеление переиначила. Появилась возможность находиться подле предмета обожания и быть ему полезной. Спорить не стану. Будет у меня живая аудиокнига.
Лиза устраивается на стуле.
— Сначала вести с фронтов, — заказываю тему.
Лиза читает. На фронте затишье, даже о перестрелках не сообщают. Хорошая весть: немцы не знают о предстоящем наступлении, иначе зашевелись бы. Или я не прав? Историю Первой Мировой войны знаю неважно. Помню, что с соблюдением секретности в Российской императорской армии дела обстояли плохо, а вот немцы были сильны в разведке. Не уверен, что здесь иначе, потому в записке Брусилову напирал на соблюдение секретности. Внял ли он этому? А если внял, то удалось ли секретность соблюсти? Германская шпионская сеть в Минске разгромлена, и я этому поспособствовал. Но шпионы есть и в Москве, не могут не быть. Вдруг пронюхали?
— Валериан Витольдович, вы не слушаете меня! — внезапно говорит Лиза.
— Извините, задумался.
— Может, хотите отдохнуть?
— Нет. Прочтите про международные дела.
— Вести из-за границы?
— Именно. Что там в мире? Английская принцесса замуж не вышла?
— Нет, вроде, — Лиза шуршит газетами. — Да и рано ей – восемнадцати нет. А что это вас интересует?
— Посвататься собираюсь.
Секунду Лиза изумленно смотрит на меня, а затем прыскает.
— Ох, Валериан Витольдович! — она вытирает выступившие слезы. — Ну, вы и шутник!
— Считаете, недостоин? — держу покер-фейс.
