Вечером, когда дети наконец угомонились, я выхожу на крышу, сажусь за стол, включаю приемник — в это время, между одиннадцатью и двенадцатью, можно сидеть в тишине благоухающего сада и слушать музыку. Как по сигналу, на крышу прибегает Лесси, укладывается у меня в ногах и тоже слушает музыку. Это удивительно музыкальная собака, в особо чувствительных мест она подвывает, а в тихих, умиротворенных, ластится.
Лесси подходит к тазу с головастиками и принимается лакать воду. А вдруг она съест головастиков? Я понятия не имею, едят собаки головастиков или нет. Если едят — утром будет грандиозный скандал, куда подевались несчастные головастики.
— Лесси, фу! Фу, Лесси! — прикрикиваю я на нее, и она уходит. Спускается по лестнице, задирает морду кверху и укоризненно смотрит на меня: по какому такому праву я ее гоню?
Смеркается. Я беру фонарик и свечу в таз. Головастики мирно плавают в густо-зеленой канавной воде. Вот что привлекает детей в канаве — Тайна. Тайна зарождения жизни.
«Люди делаются, как цыплята. Мама соединяет их своим теплом»,— сообщил на уроке четырехлетний Ванечка. Каков умник! Понял основу — мамино объединяющее тепло.
В большом доме горит свет. На первом этаже в холле работает телевизор. Там идет своя, взрослая жизнь, сейчас недоступная мне так же, как жизнь головастиков в тазу. Наверное, обитатели большого дома я кажусь нелюдимкой. Вечерами сижу одна, что-то рисую или пишу под музыку. Стоят белые ночи, горят в сумерках розы, и чем темнее становится, тем ярче они горят. Особенно белые. Что-то шуршит в кустах сирени. Крадется кошка Лиза?
Нет, не Лиза, не ее поступь. Я склоняюсь над землей. Еж. Самый настоящий еж. Вот бы дети обрадовались! Ставлю под кусты блюдце с молоком, смутно помнится: ежи любят молоко. Привадить бы ежа, да у него есть соперница — прожорливая Лиза. Еж вылакал молоко — такое приятное нежное лакание (недаром от этого слово «лакомство»!) — и ушел. Может, завтра снова пожалует?
Мерцает крона цветущей липы. Увитая плющом, она похожа на гигантский светильник о тысяче слабых свеч. Удивительные цвета, недаром здесь так тянет заниматься живописью. Все красиво, все, на что не кинешь взгляд.
По вечерам, как бы я ни устала за день, меня охватывает немой, невысказанный восторг. Восторг и грусть — когда-то придется расстаться с этим великолепием на веки вечные. Но это потом, нескоро, а пока я сижу на крыше, осыпаются последние соцветия сирени, оставляя после себя тяжелые зеленые грозди семян, и рисую цветущую липу. Сама не заметила, как принялась рисовать. Свет из окна второго этажа большого дома падает на край стола, я перемещаюсь к свету, рука выводит линию ствола, обрисовывает контур кроны…
ИМПРИНТИНГ
По пути от Риги до Тишупе с нами по соседству едет черный коккер-спаниель. Дети тотчас становятся друзьями с ним и его хозяйкой, девочкой лет четырнадцати. Можно наконец выписать несколько страниц из «Автобиографии Чарли Чаплина», что я безуспешно пыталась сделать с первого дня приезда на взморье.
«Часто мимо нашего дома гнали овец. Как-то одна из них вырвалась из стада и побежала по улице, к великому восторгу прохожих. Я тоже смеялся, глядя, как мечется в панике овца,— мне это показалось очень забавным. Но когда ее поймали и повели на бойню, я вдруг ощутил всю трагедию происходящего и в ужасе помчался домой к маме.
— Они ее убьют! Они ее убьют! — кричал я, обливаясь слезами.
Этот неумолимый в своей жестокости весенний вечер и смешная погоня еще долго не выходили у меня из памяти. Иногда я думаю: может быть этот эпизод в какой-то степени предопределил характер моих будущих фильмов, соединявших трагическое с комическим».
В работе В.П. Эфроимсона «Биосоциальные факторы повышенной умственной активности» мне впервые довелось столкнуться с термином «импринтинг» и его расшифровкой: «При всей необычной сложности психики человека некоторые впечатления, восприятия, чрезвычайно избирательные, подействовав в особо чувствительный период, оказываются очень стойкими, подсознательно действующими в последующей жизни».
Если история про отбившуюся от стада овцу предопределила характер творчества Чарли Чаплина, то следующий эпизод том же периода (видимо, это и был особо чувствительный период) демонстрирует нам характер самого Чарли Чаплина, не претерпевший никакой трансформации с пяти лет.
