— Да, пару раз я от тебя что‑то такое слышал.
Он нарочно притворяется тупым, и она убьет его за это. Потом.
— Так вот, сегодня я, похоже, несколько изменила свое мнение по этому вопросу. Конечно, я по‑прежнему считаю, что им не следует быть слишком любопытными, но думаю, что в такой семье, как наша, наряду с плохим неизбежно бывает и хорошее. Сегодня они оказались чем‑то вроде… ну, страховочной сетки, что ли. Все помогали, выручали нас.
Она почувствовала, что ей необходимо видеть его лицо во время этого разговора, поэтому высвободилась и, сев в постели, стала смотреть на него сверху вниз. Простыня с черно‑синим рисунком сбилась вокруг его узких бедер. Он красивый мужчина, тут нет никакого сомнения.
Его глаза оставались закрытыми, так что она не могла догадаться, о чем он думает. И поймала себя на мысли о том, как было бы здорово, если бы их дочери унаследовали его длинные загнутые ресницы. Его руки гладили ее обнаженное бедро неторопливыми круговыми движениями, которые она находила отвлекающими. Она схватила его руку и не отпускала ее. В такой критический момент она не даст ему соблазнить ее и увести в сторону от темы.
— Я хочу сказать, что Гранателли… ну да, языки у них работают сверхурочно, но и сердца, по‑моему, тоже. Как ты думаешь, Эрик?
В ее голосе послышалась жалобная нотка, но он лишь еще раз промычал в ответ. Казалось, он почти спит.
Еще минута, и она его стукнет.
Ты так и не удосужилась извиниться перед ним, занудно сказал ей некий пуритански настроенный внутренний голос. Вот черт! Надо, наверно, прямо сейчас с этим и покончить.
— Эрик, я ужасно сожалею, что скандалила тогда у тебя в ресторане и разлила столько вина. И… — Она с трудом сглотнула. Хуже этого ничего нельзя и вообразить. — Мне очень стыдно, что я не представила тебя своей семье. С этой самой минуты я начну знакомить тебя со всеми, вплоть до последнего двоюродного дедушки и троюродных братьев и сестер, с каждой чокнутой тетушкой и каждым чудаковатым дядюшкой. Ну как, ты согласен?
Наконец, когда она почти дошла до последней точки, он открыл глаза. Взгляд их был нежен и одновременно серьезен.
— Насчет того разговора с твоим отцом, Фрэнки. Я не хотел, чтобы он думал, будто мне только и нужно, что затащить тебя в постель. Я хотел, чтобы он узнал о моих чувствах к тебе. — Эрик подробно объяснил, как вообще получилось, что он заговорил с Домом, и что именно было сказано. — Я заявлял о своих намерениях, только и всего. Оказывается, я тебя люблю, Забавная Мордашка.
Наконец‑то! Вот он, ее шанс!
— Я тоже, оказывается, тебя люблю. Каковы же именно твои намерения, Эрик Торп? — Ее голос звучал не совсем твердо. Сердце стучало так, что ей стало страшно — вдруг с ней случится какой‑нибудь сердечный приступ? Это, без сомнения, был самый важный вопрос, какой ей приходилось задавать за всю жизнь.
Он медлил с ответом. Лежал и смотрел на нее снизу вверх долгие десять ударов сердца. Потом сел, не торопясь взбил повыше подушки у себя за спиной. Медленно протянул к ней руку, отвел от лица несколько прядей волос, заправил их ей за ухо. И лишь после этого взял ее руки в свои и посмотрел ей прямо в глаза.
— Франческа Гранателли, не окажете ли вы мне честь стать моей женой?
Каждая клеточка ее тела наполнилась бурным ликованием, любовью, радостью и невероятным счастьем, равно как и изрядной долей облегчения.
— Я окажу вам эту честь, Эрик Торп, — ответила она скромным, полным достоинства голоском. Но смогла удержать эту мину не дольше двух секунд. — Да, да, да, да! — завопила она во весь голос. И тут же обрушила на его упрямую голову подушку. — А теперь, — вкрадчиво сказала она, — я хочу знать в мельчайших подробностях, что происходило в Атланте.
Но он повалил ее на себя и стал целовать, пока у нее не захватило дух, и скоро Атланта перестала казаться ей чем‑то важным.
