После гибели жены он года три не мог работать под водой.
«Утверждение, что человек любит один раз в жизни, ты всегда поддерживал, защищая его от разных посягательств. А не сам ли защищался? Или, что еще хуже, прикрывался? Что последующие любови ненастоящие, как и горе ненастоящее, если облегчение этому горю может принести нечто иное, а не смерть. Но женщин я никогда не обманывал и, следовательно, прикрываться этим никак не мог. Но и ни одна не выдерживала со мной три года. А прошлогодний пятимесячный рейс в Индийский океан, по окончании которого я радовался, как пацан, увидев ее на причале?»
Зануду женщины обычно не встречали: одни забывали о нем, других он сам забывал или делал вид, чтобы забыли его…
«Сейчас бы у костра посидеть. Воистину с костром не бывает одиночества. Но огонь таки, Кит, нужен свой. Свой. И не искусственный, и не придуманно-ворованный… И не чужой. — Он посмотрел на своих соседей. Девушка ловкими пальчиками заученно шелушила креветки, так же ловко вкладывала в рот своему другу, который подставлял его в перерывах между вороватыми — в рукав — сигаретными затяжками. Они дурачились. А напротив Китлицкого, добросовестно обсасывая каждую, основательно принялся за креветки мужчина, явно приезжий с виду. Он только что подошел с четырьмя — горкой, одна на другую поставленными — тарелочками. — Они же остынут, — отметил Китлицкий. — И не торопится вроде…»
Он думал, что и сам в эти дни непривычно никуда не торопится: гостиница рядом с институтом, загрузка всего шесть часов, а после свободен. И все это время он ждет. «Леху бы сюда Гольцова. И чтобы он тоже никуда не спешил…» Он вспомнил, как месяц назад они встретились на улице. Вот так и бывает: работаешь в одном научном центре, живешь в одном районе, а встречаешься случайно. С Лехой они учились на одном факультете, только тот заканчивал «сушу» и теперь беспрестанно то лазал по Сихотэ-Алиню, то пропадал в заповеднике, то ходил с тигроловами. Жил легко и беспечно, растил двух дочек, ждал еще прибавления: «Тьфу-тьфу, не сглазь! С кем я в тайгу ходить буду?..» — вырезал из деревяшек разных зверушек и человечков, а о диссертации, кажется, никогда и не думал. «Если сразу не разъединят — попрошу гольцовский номер. Елена, наверное, как раз в роддоме — должен быть дома».
Столкнувшись на улице, они обменялись общими фразами, и Гольцов, видя, что Китлицкий помалкивает о своей жизни, все равно спросил притворно-равнодушно: «Как твоя архитекторша поживает? (Год назад они познакомились в театре на премьере.) Кит, Ленке она понравилась. Мне — очень. А я ведь друг. А ты сам говоришь, что друзей не может быть много, как и любовей. Хватит, старина, разбросанно жить». Китлицкий тупо отшутился, мол, как может молодой архитектор поживать, ему хочется перелицевать весь город, и, конечно же, с уст не сходит: дизайн, Корбюзье, Вознесенский… «Приходите на крестины, — сказал Леха, расставаясь. — Обязательно, Даня».
Гольцовская свадьба была тоже студенческой. И вкус к шумным пирушкам и сборищам до сих пор сохранился и, видно, так и останется на всю жизнь.
«Разбужу, и поболтаем не спеша, о том о сем… А звонок будет очень кстати — вдруг поздравлять пора…»
…У автоматов зашумели. Кто-то застучал кулаком. Он взглянул на часы: «Начали отключать, скоро закрывают». Наученный приобретенным здесь опытом, он пошел и наполнил еще кружку. До переговоров оставался целый час.
Когда вернулся к столику, на его месте стояла женщина в интересной шляпке, напоминающей пилотку. Помявшись, Китлицкий расположился напротив, где только что разделался со всеми четырьмя порциями матерый любитель креветок. Следом, плеская пеной из кружек, подскочил какой-то неприглядный тип в рубашке с мятым, допотопным капроновым галстуком. Очевидно, напарник женщины. Он торопливо, чуть не бросив, поставил пиво перед ней и опять юркнул между столами добывать еще что-то.
Женщина смотрела на Китлицкого. Он смутился и развернулся боком, рассеянно оглядывая зал и прихлебывая пиво. Но взгляд ее, по-прежнему неподвижный и застывший, он чувствовал на себе, и ему стало ясно, что женщина задумалась и ничего кругом не замечает. В своей шляпке-пилотке она походила на работницу Аэрофлота, когда-то бывшую стюардессой, или на гостиничного администратора, а еще просто на постаревшую женщину, старость к которой подкралась внезапно и неожиданно. Ее черные глаза были печальны. Черные усики заметно выделялись над густо крашенными губами, и Китлицкий подумал, что чем они заметнее, тем женский взгляд печальнее.
