И все же инстинкт самосохранения, страх толкали его обратно в объятия немцев.
Он должен быть в Германии, откуда ближе к Берну. Стоило ли бежать из дому, чтобы вернуться с полпути? Будет горько и обидно, если деньги, ради которых бросил Родину, не достанутся ни ему, ни детям. Мысль о детях, об Айгуль мелькнула вяло, тут же смешавшись с заботой о себе.
А что ты Фюрсту скажешь в свое оправдание? Где был все это время, чем занимался? В тюрьме сидел. Бежал? Допустим, а где твоя группа, где остальные группы, заброшенные по твоему вызову? Никто не вернулся, а ты один целехонек... Может, Тагановым откупиться? Эембердыев! Ишь, как замаскировался. Конечно, Таганов чекист, но голыми руками его не возьмешь. Он наверняка извещен о твоем побеге и успел или скрыться, или, если рискнул остаться у немцев, вооружился вескими доводами. Какие там еще доводы?! Да за одну шифровку, подтвердившую легенду Ашира. немцы тебя самого поставят к стенке. Кто помог Таганову внедриться? Он, Курреев! С Аширом лучше не связываться, он, глядишь, еще пригодится. Продать его всегда успеется. Фюрст — вот кого следует бояться как огня. Того запросто не проведешь. А что, если Таганова сделать своим союзником?..
Нуры Курреев обладал одной необыкновенной чертой не раз выручавшей его из беды, — умению врать вдохновенно, по наитию. Особенно удавались экспромты, рождавшиеся в минуты смертельной опасности. Он знал эту свою способность и немало на нее надеялся.
И Каракурт решил вернуться в Германию.
СТРЕЛА ПОПАДАЕТ В ЦЕЛЬ
В лагере «остмусульманцев» специальная комиссия СС наводила порядок. Мадеру предъявили обвинение, что много прав дал командирам-туркестанцам, ущемлял немецких офицеров, не укладывался в срок с формированием дивизии. Его отстранили от должности, но генерал Бергер оказался хозяином своего слова: спас-таки однокашника от неминуемого трибунала.
Не давали покоя и приближенным бывшего командира дивизии. По ночам их водили на допрос к капитану Брандту, которого собирались назначить на место Мадера.
Еще перед отъездом барона в Берлин советского разведчика вызвал к себе Брандт, пока возглавлявший комиссию. Верный себе Фюрст, решивший доконать Мадера, чтобы как-то обелить себя перед начальством, заранее обговорил с Осторожным, о чем тот должен рассказать капитану. Сам он тоже находился в кабинете командира дивизии.
— Что вы можете сказать о граничащих с преступностью действиях руководства дивизии? — начальственным баском спросил Брандт.
— Но в руководство дивизии вхожу и я, господин капитан. Прошу назвать имена, чтобы конкретно отвечать на ваши вопросы.
— Начнем с Мадера.
— Могу сказать многое... Но удобно ли мне, туркестанцу, говорить что-либо о немецком бароне, офицере абвера?
— Говорите, шарфюрер! — Брандт кивнул головой. — Если об этом спрашиваем мы, с вас ответственность снимается. Но учтите: говорить только правду! За клевету ответите по законам военного времени.
— Я буду верен своему долгу и присяге, господин капитан! Извините за откровенность, но я в душе прозвал господина Мадера делягой и сеятелем пораженческих настроений...
— Без эмоций, шарфюрер! Нас ваше мнение не интересует! Умозаключения позвольте делать нам. Говорите то, что вы видели и слышали от самого Мадера: его слова, действия, факты.
— Слушаюсь, господин капитан! Господин Мадер говорил: «Под Москвой и Сталинградом мы похоронили не только наших солдат и офицеров, но и славу немецкого оружия. Курск стал нашей катастрофой... Войска вермахта отброшены от Петербурга, мы вот-вот оставим Одессу, сдадим Крым, авиация большевиков бомбит немецкие эскадры в румынских портах. Красная Армия готовится к перенесению своих действий за пределы России. Германия стоит на грани поражения... В немецких городах и селах объявлен призыв в фольксштурм. Гитлер рубит под корень нашу нацию. Мы уже натворили столько, что никакими молитвами не отмолить наших грехов...
— Достаточно, шарфюрер, — перебил Брандт и выразительно посмотрел на Фюрста. — Об этом нам известно... Кстати, а на каком основании вы назвали Мадера делягой? Разве это зазорно?
